«Заметить» он, конечно, успел куда больше — ведь после вечеринки в доме Локков По пригласили в дом к Ричмондам и, по воспоминаниям младшего брата женщины, поэт провел у них «весь вечер и часть следующего дня» — до самого отъезда из города. Все это время он буквально не отходил от Анни. Говорил в основном поэт — красноречиво и вдохновенно. О чем он рассказывал, в общих чертах известно — в 1877 году миссис Ричмонд в письме биографу поэта, Дж. Ингрэму, сообщала:

«Он был так не похож на всех иных людей. Тогда я едва осознавала, что не могла думать о нем так же, как о других — его невозможно было сравнить с кем бы то ни было — нельзя измерить обычным аршином — и все события его жизни, о которых он мне рассказывал, были исполнены совершенной нереальности — точно так же, как и его новеллы»[389].

Ясно, что она произвела впечатление на поэта. Вот только не очень понятно: уже тогда По влюбился или это произошло все же несколько позднее?

Задержаться поэт не мог — ему предстояло продолжение лекционного тура, в котором Лоуэлл был только первым пунктом.

Вскоре (в конце июля) Эдгар По очутился в Ричмонде. Трудно сказать, как долго он намеревался пробыть в своем родном городе (Бостон, место своего рождения, он, понятно, не считал таковым). Судя по всему, первоначально он не собирался там задерживаться, а планировал выступить с лекцией и «навербовать» подписчиков для «Stylus». Но задержался. Говорят, виной тому оказался давний приятель, Джек Маккензи, сводный брат сестры Розали. «Старый холостяк», он вел разгульный образ жизни и немедленно вовлек в разгул Эдгара По. Герви Аллен утверждал:

«В Ричмонде По был у себя дома. Лишь здесь он не чувствовал себя всем чужим и одиноким изгоем. Его окружали друзья детства, с которыми он мог быть самим собой, и славу свою он ощущал сейчас как благо, не как досадное бремя. Впервые после смерти Вирджинии, стряхнув печаль и уныние, он отчасти обрел вновь душевное равновесие и способность радоваться, свойственные ему в ранней юности. Двухмесячное пребывание в Ричмонде, наверное, продлило его жизнь на целый год»[390].

Довольно странно читать это — факты говорят о совершенно обратном.

«Тысячи видели его пьяным на улицах города, — вспоминал Джон Дэниэл, редактор местной газеты „Экземинер“. — Едва только он выпивал, его невозможно было остановить, и он пил до тех пор, пока позволяли силы». Но он же и замечал: «Его тяга к алкоголю была болезнью — ни в коем случае ни источником удовольствия, ни источником радости»[391].

Редактор старого доброго «Сауферн литерари мессенджер» Джон Томпсон (1823–1873) вспоминал:

«По… находился здесь около трех недель, [все это время] он постоянно пьянствовал и каждый вечер декламировал свою „Эврику“ перед завсегдатаями питейных заведений. Друзья пытались удержать его от выпивки и принудить к работе, но тщетно…»

Он утверждал, что По пил без перерыва до самого отъезда из Ричмонда:

«Мне очень хотелось, чтобы он что-нибудь написал для меня, пока находился здесь, но периоды трезвости были столь кратки и нерегулярны, что это было практически невозможно. Я приобрел его „Толкование поэзии“, но сделал это почти из милости, потому что тема… уж очень эксцентрична для обычной публики…»[392]

Впрочем, скорее всего, преемник По несколько преувеличил. Известно, что поэт частенько бывал в доме Маккензи, общался и гулял с Розали. Понятно, что в этих случаях он, конечно, был трезв. Встречался (по меньшей мере раз) и со своей первой любовью — Эльмирой Ройстер (в замужестве Шелтон). К тому времени она уже овдовела, владела изрядным состоянием и стала весьма набожна. Разительно изменилась она и внешне. Эти перемены легко заметить, сравнив тот самый — романтический — карандашный портрет юной девушки, что Эдгар По набросал в 1825 году, и известный по многочисленным биографиям поэта дагеротип миссис Шелтон 1850 года. Понятно — поэт был поражен. Много лет спустя она вспоминала, как, увидев ее, он воскликнул: «Ах, Эльмира, неужели это вы?»

Вполне может быть, что он был не против возобновить давний роман, но покуда другая (другие?) занимала его мысли. Тем более что в августе в Ричмонде его настигло письмо, отправленное миссис Уитмен, — его переслала туда заботливая миссис Клемм. В нем было только стихотворное послание — всего две строфы — без подписи, но с датой и местом отправления — Провиденс:

По без труда догадался, кто был отправителем, хотя миссис Уитмен, разумеется, была не единственной, кто адресовал ему стихотворные послания. Но если к стансам Сары Льюис («Стеллы») он относился вполне добродушно и с сочувствием[394], поскольку испытывал искреннюю признательность за поддержку в последние дни Вирджинии (и за теперешнюю помощь — деньгами, продуктами, визитами к миссис Клемм), то страстные послания миссис Локк вызывали у него явное раздражение. Примерно тогда же его настигла поэма последней объемом… в тридцать одну строфу. И каждая дышала страстью… Поэма называлась «История Эрмины» (под псевдонимом «Эрмина» миссис Локк публиковала свои стихи) и, разумеется, была посвящена поэту. Конечно, нечто странное было в чувствах, что испытывала немолодая женщина — матрона! — к поэту. Что же удивительного, что в связи с этим циркулировали слухи и сплетни[395]. Доходили они и до поэта и были ему неприятны. Тем более что после шока, испытанного при личной встрече, ни о какой взаимности со стороны По не могло идти и речи.