– Сударь, мне радостно и горестно видеть вас, – начал Сигизмунд по-польски.

– Отчего же горестно, сир?

– Если бы судьба не обошлась с вами столь несправедливо, вы сейчас сидели бы в кремлевских палатах, князь Димитрий.

Сердце царевича радостно подпрыгнуло. «Похоже, король не сомневается, что я законный наследник престола!» – подумал он, а вслух сказал:

– Ваша правда, сир. Но в этом случае мы не могли бы встретиться с вами здесь, в вашем замке, как друзья. Так что я благословляю жестокую судьбу, приведшую меня к великому государю польскому.

Король был приятно удивлен. «Где он успел научиться таким изысканным речам?» – мелькнуло у него в голове.

Некоторое время они говорили ни о чем, а потом перешли к делам насущным:

– Нимало не сомневаясь в вашем происхождении, князь Димитрий, я все же не могу во всеуслышание признать вас царевичем. Это было бы равносильно объявлению войны Московии, с которой три года назад мы заключили двадцатилетний мир.

– Я понимаю, сир, – кивнул Димитрий, – для вас прежде всего важны интересы Польши, как для меня – интересы Руси. Но мы могли бы договориться на условиях, выгодных не только для меня и моей страны, но и для вашей.

И начался торг. Король и царевич проговорили более двух часов и в результате пришли к соглашению: Сигизмунд в частном порядке признал царевича, выделил ему содержание в сорок тысяч злотых ежегодно и позволил польским шляхтичам снабжать Димитрия войсками. Взамен царевич обещал по вступлении на престол московский отдать Польше Смоленскую и Северскую земли, ввести на Руси католичество, а также содействовать Сигизмунду в получении короны шведской, на которую тот давно претендовал.

Они расстались, довольные друг другом и заключенным договором. Сигизмунд радовался, что может получить почти даром огромные территории, а Димитрий в глазах поляков теперь становился не самозванцем, а признанным сыном царя Иоанна.

Ежи Мнишек и братья Вишневецкие ликовали: договор с королем давал им возможность пускаться в любые предприятия против Московии. И после того как несколькими неделями позже Димитрий тайно принял католичество, они все вместе с торжеством вернулись в Самбор.

* * *

– Теперь вы считаете меня достойным вашей руки, панна Марина? Ныне я католик, меня признал Сигизмунд. Хотите стать царицей? Хотите быть ровней вашему королю?

Глаза гордой полячки блеснули торжеством. После холодного расставания она опасалась, что Димитрий не повторит своего предложения, ведь он раскусил ее. Но нет, любовь царевича оказалась сильнее всех доводов рассудка. Она станет царицей!

– Если мой отец изволит принять ваше предложение, пан Димитрий, то я с радостью покорюсь его воле.

– Благодарю, светлейшая панна. Я знаю, как много в Польше претендентов на вашу руку, и клянусь, вы не пожалеете, что предпочли меня.

Пан Мнишек знал жизнь и понимал, как ненадежно положение царевича. И потому, не возражая против женитьбы Димитрия на его дочери, он поставил условием отложить свадьбу до того времени, когда тот взойдет на московский трон. К тому же, желая упрочить положение Марины, пан Ежи уговорил Димитрия обещать ей в полное владение Псков и Великий Новгород «со всеми уездами и пригородами».

– Господь свидетель, пан Димитрий, я всем сердцем желаю, чтобы Марина родила вам наследников, но настаиваю на том, чтобы эти города остались за нею даже в случае ее неплодия. Это будет ваше вено – плата, которую жених дает за невесту ей самой и ее семье.

– Хорошо, пан Мнишек, обещаю: панна Марина получит эти города, сможет строить там костелы и раздавать эти земли кому сочтет нужным. Я не буду стеснять ее в вере.

– Пан Димитрий, я собрал для вас войско в полторы тысячи человек, и всем им заплачено из моих средств. Долги мои перед казной возросли и достигли почти миллиона злотых. Я был бы несказанно благодарен, если б вы, взойдя на престол, смогли возместить мои затраты. Для Русского царства эта сумма ничтожна, а для меня – почти кабала.

Ослепленный любовью, царевич согласился. Тут же был подписан договор с длинным списком его обязательств, и Димитрий стал женихом Марины.

У Димитрия образовался собственный двор. Пан Мнишек выделил в его распоряжение целое крыло Самборского замка, и теперь у царевича были свои дворецкий, кравчий, постельничий, стольник, подчаший, казначей и даже ловчий. Димитрию оказывались царские почести, а многие беглые русские, жившие теперь в Литве и Польше, уже называли его государем.

Царевич сидел в кабинете и писал грамоты для отправки в русские города. В них Димитрий объявлял, что он сын царя Иоанна, сообщал о своем скором приходе и призывал встретить его с покорностью, без сопротивления открыть ворота городов и признать своим государем.

Закончив очередную грамоту, Димитрий встал и подошел к окну. Сквозь разноцветные ромбики витража он задумчиво смотрел, как под руководством одного из рыцарей пана Мнишека во внутреннем дворе замка полсотни солдат маршируют строем. Любой другой на его месте задумался бы, как сможет он с несколькими ротами победить могущественного русского царя, но Димитрий ни на секунду не сомневался в своем предназначении. Он – царевич, Господь охранит его от всех врагов, и ничто не помешает ему занять престол предков!

У окна Димитрий заметил томик стихов Ронсара. Открыв его, юноша словно вернулся в свою прежнюю жизнь, ко двору Екатерины. Он помнил Пьера де Ронсара – этот тщедушный, полуглухой человечек был придворным поэтом Генриха II. Король, Диана де Пуатье, Гизы… Как это было давно!

Зачитавшись, Димитрий не услышал, как скрипнула дверь, и в кабинет вошла Марина. Он поднял голову и, увидев перед собой невесту, неосторожно воскликнул:

– Oh mon amour![36]

– Простите, пан Димитрий, я искала батюшку… – начала Марина и вдруг, осознав, что сказал жених, удивленно спросила: – Вы говорите по-французски?

– Видите ли, – смешался царевич, переходя на польский, – в Угличе у меня был учитель…

Марина посмотрела на Димитрия долгим, проницательным взглядом и растерянно пробормотала:

– Как мало я о вас знаю. Наверное, вы навсегда для меня останетесь загадкой…

«Как и для всего мира», – мысленно усмехнулся царевич.

* * *

В середине лета пришло известие от князя Михаила Вишневецкого – в Лубны прибыли две тысячи запорожских казаков. Вкупе с польскими наемниками, собранными паном Мнишеком, рать Димитрия составила четыре тысячи человек. И хотя и сам Мнишек, и Адам Вишневецкий советовали подождать до весны и навербовать еще людей, Димитрий решил выступать. Ему не терпелось сесть на московский трон, не терпелось получить наконец ту власть, о которой он мечтал целое столетие! И потому, презрев все опасности, он приказал полкам выступать в сторону Киева, куда на соединения с его ратью должно было подойти казачье войско из Лубен.