(11) Консулы, прежде чем отправиться в провинции, набрали два городских легиона, чтобы пополнять ими, где потребуется, войско. (12) Прежнее городское войско консул Фульвий поручил брату Гаю Фульвию Флакку, своему легату, отвести в Этрурию, а легионы, стоявшие в Этрурии, перевести в Рим.

(13) Также и консул Фабий велел своему сыну Квинту Максиму отвести в Сицилию к проконсулу Марку Валерию собранные остатки Фульвиева войска (их было четырех тысяч трехсот четырех человек), а от него взять два легиона и тридцать квинквирем.

(14) Отбытие этих легионов ничуть не уменьшило ни по существу, ни с виду войско, защищавшее провинцию. (15) Ведь, кроме двух своих превосходно пополненных старых легионов, претор располагал также множеством нумидийцев, пеших и конных, а также набрал сицилийцев, опытных воинов, служивших прежде у Эпикида[758] или у пунийцев.

(16) Вспомогательные отряды из иноземцев он добавил к каждому из двух римских легионов, и у него как бы осталось два войска – одно он поручил Луцию Цинцию для охраны той части острова, где было царство Гиерона; (17) с другим сам охранял остальную часть острова (разделены они были прежней границей между римлянами и пунийцами[759]); разделил он и флот, состоявший из семидесяти кораблей, – так, чтобы охранялось все побережье.

(18) Валерий сам с конницей Муттина разъезжал по всей провинции, отмечал, какие поля возделаны, какие заброшены, хвалил или распекал хозяев. (19) Благодаря этим заботам он смог и послать хлеб в Рим, и переправить его в Катину[760] для снабжения войска, которое должно было стоять летом под Тарентом.

9. (1) Впрочем, перевод воинов, в большинстве латинов, и союзников в Сицилию чуть не стал причиной большой смуты – так большие события часто зависят от мелочей.

(2) Среди латинов и союзников, в их собраниях, поднялся ропот: десять лет воинских наборов и денежных поборов исчерпали их силы; почти каждый год они несут в кровопролитных сражениях большие потери – (3) одни гибнут, другие мрут от болезней; латин или союзник у римлян в войске погибнет быстрее, чем пленный у Ганнибала, потому что враг отпускает его домой без выкупа, а римляне шлют из Италии скорее в ссылку, чем на службу.

(4) Восьмой год старятся солдаты, сражавшиеся под Каннами, и умрут они раньше, чем враг уйдет из Италии, – он сейчас силен, как никогда. (5) Если старые солдаты не вернутся домой, а новых опять наберут, то скоро у союзников не останется людей. Пока не дошло до полного обезлюдения и полной нищеты, следует отказать римлянам в том, в чем им скоро откажут сами обстоятельства.

(6) Если римляне увидят согласие союзников, они подумают о мире с карфагенянами; иначе, пока жив Ганнибал, будет в Италии и война.

Вот о чем говорили союзники на своих собраниях. (7) У римского народа было тогда тридцать колоний[761]; из них двенадцать (ото всех в Риме находились посольства) отказали консулам и в солдатах, и в деньгах. Это были Ардея, Непета, Сутрий, Альба, Карсиолы, Сора, Свесса, Цирцеи, Сетия, Калы, Нарния, Интерамна[762].

(8) Консулы, потрясенные неожиданностью, желая отклонить союзников от столь ужасного решения и думая больше успеть упреками и угрозами, чем лаской, заявили: союзники осмелились сказать консулам то, (9) что они, консулы, и не подумают повторить в сенате – это ведь не отказ от воинских обязанностей, а просто отпадение от Рима.

(10) Пусть скорее вернутся в свои колонии и посоветуются с земляками, как будто они на такое безбожное дело еще не отважились, а только ведут о нем разговоры; пусть напомнят им, что они не кампанцы и не тарентинцы, но римляне; (11) из Рима они происходят, из Рима отправили их в колонии на завоеванные земли – да разрастется дерево, которого они отводки; если они еще чтут свое старое отечество, если помнят о нем, то ведь они обязаны Риму тем, чем обязаны дети родителям.

(12) Пусть рассудят все снова: их нынешнее безрассудное поведение – это измена римской державе, обеспеченное торжество Ганнибала.

(13) Консулы долго тратили слова на подобные разговоры, на послов это ничуть не подействовало: им нечего, сказали они, сообщать землякам, не о чем вновь совещаться в своем совете: нет в их краю ни солдат, ни денег.

(14) Консулы, видя их упорство, доложили обо всем сенату; сенаторов охватил великий страх; многие считали, что державе пришел конец: так же, мол, поступят и остальные колонии, так же – союзники, потому что все согласились выдать Рим Ганнибалу.

10. (1) Консулы уговаривали и утешали сенат: другие колонии, говорили они, будут верны Риму и своему долгу, а если к забывшим об этом долге отправить послов, которые будут их не просить, а распекать, то им станет стыдно перед Римом. (2) Сенат разрешил поступить и действовать так, как они сочтут нужным для государства, но сначала велел разведать о настроении в других колониях; вызвали их послов и спросили, подготовлено ли условленное число солдат.

(3) Марк Секстилий, фрегелланец, от имени восемнадцати колоний ответил: подготовлено, а если потребуется больше, то выставят и больше, (4) и вообще усердно выполнят все требования и желания римского народа – средств у них много, а доброй воли и того больше.

(5) Консулы сказали, что не могут ограничиться похвалой только от себя: этого мало за такую заслугу – пусть в сенате от всех сенаторов услышат послы слова благодарности, и консулы привели их в сенат. (6) Сенаторы почтили их, как только могли, особым постановлением и поручили консулам представить послов и народу, напомнить о многих славных деяниях, совершенных на благо наше и наших предков, и рассказать о недавней их помощи государству.

(7) Пусть и сейчас, спустя столько веков, будут поименованы эти колонии, чтобы умолчание не лишило их заслуженной славы: это были Сигния, Норба, Сатикула, Фрегеллы, Луцерия, Венузия, Брундизий, Адрия, Фирм, Аримин; (8) на другом море – Понтии, Пестум и Коза, (9) а внутри страны – Беневент, Эзерния, Сполетий, Плацентия и Кремона. Римская держава устояла с их помощью; благодарность была воздана им в сенате и перед народом.

(10) О двенадцати других колониях, которые отказались повиноваться, сенат запретил упоминать и не велел консулам ни отпускать их послов, ни удерживать их в Риме, ни к ним обращаться. Это молчаливое порицание сочли наиболее отвечающим достоинству римского народа.