И тут толпа на какое-то время вырвалась у него из рук, и завопила, и принялась распевать песню, ставшую в последние дни как бы гимном борцов за независимость. Бодрый, легко запоминающийся мотив. Даже я смогла бы пропеть ее вместе с остальными, только я не стала.

Когда волнение пошло на убыль, Ретка извлек письмо. Он сказал, что его прислал губернатор, а затем прочел вслух это короткое немногословное послание, меж строками которого скрывался глубочайший смысл.

Губернатор полностью доверяет Зуласу Ретке. Он препоручает ему заботу об Эбондисе. Проницательность и рвение Ретки послужат губернатору ориентиром в вопросах достижения независимости.

Затем на середину площади протолкались гвардейцы Они взяли на караул, и Ретке торжественно вручили ключ от города. Он принял его и со смехом сообщил нам, что ключ тяжестью превосходит лежащие у него на сердце заботы.

Я снова откинулась на спинку сиденья, чувствуя себя вконец измученной. Этот человек жаждет власти и ничего иного, он отберет у Тулии Китэ и сам станет на нем править. Ни война, ни принятый среди королей образ действий не претят ему. И то и другое небезынтересно для него. Возможно, он и сам займется тем же.

Быть может, именно это и подметил в нем Фенсер и почувствовал отвращение, найдя изъян в золотом образе вождя, за которым готов был проследовать сквозь ад к непорочной чистоте победы или смерти? Откуда мне знать. Мы с Фенсером чужие друг другу. Хоть он и говорил о возвращении, я поняла еще тогда, что он больше не вернется ко мне. Я познала неподдельный ужас этой вежливой шелухи.

Запряженные в карету лошади ржали, толпа колыхалась и орала, звонили колокола, трещали ракеты фейерверка, наносившие на кожу ночи сурьмяно-розовую татуировку.

Я вспомнила дорогу к дому Сидо от площади суда. Мне почудилась в этом доля иронии и доля справедливости. Идти недалеко.

Выйдя из экипажа, я начала пробираться сквозь толпу из сотен женщин и мужчин, я настолько отупела и утратила восприимчивость, что уже не обращала внимания ни на усилия, которых мне это стоило, ни на ругань, ни на заигрывания.

Спустя некоторое время я пробилась сквозь живую чащу и вышла на какие-то косые улицы, предметом гордости которых служила горстка фонарей. Здесь царило почти полное безлюдие, хотя половина дверей была настежь, а в окнах горел свет. Двери в доме Сидо оказались заперты, но по крайней мере один из ее слуг остался на месте, он и впустил меня. Глаза у мальчика сияли; увидев меня, он воскликнул:

— А где госпожа? Где господин?

— Они придут попозже, — ответила я. (Кого он имел в виду, Обериса или Ретку?)

Сегодня ночью люди станут плясать на улицах. Когда колокольный звон начал стихать, я сразу услышала, как в одном из садов оркестр наяривает тараску.

Я решила, что Сидо неспособна ощутить досаду. Но на всякий случай у меня есть веская причина для отсутствия, женское недомогание. Кровь вытекала еле-еле, как во время осады, как в ту зиму, когда шло отступление, и после нее… казалось, самочувствие мое только ухудшилось из-за скудности приношений богине.

Я поднялась к себе в комнату и стала готовиться ко сну, а затем легла в постель; впереди опять замаячила еженощная изнурительная встреча с шершавой поверхностью забвения.

Но городские шумы: музыка, одобрительные возгласы, стук колес, даже еще один залп пушек, донесшийся с холма, — не давали мне заснуть. Мне припомнились ночи во время осады моего города, когда сон ускользал от меня, если пушки молчали.

2

— Малочисленная группа их войск стоит в Кисаре, да еще батальон в Гермионе. Любимый замок губернатора расположен на северо-западе, он стянул к нему своих гвардейцев, среди которых имеется всего один тулиец, командир. На данный момент этим и ограничиваются вооруженные силы тулийцев, находящиеся на острове. Из надежного источника мне сообщили, что гражданскому населению уже удалось захватить без кровопролития два гарнизона, о которых я упомянул.

Ретка стоял в гостиной под зеркалом в черепаховой оправе, там, где распрощались мы с Фенсером. День в разгаре, зал до последнего дюйма заполнен густой жарой, окрашенной в цвет меди, а кресла, на которых мы сидим, исполосованы колкими лучами света, проникшими сквозь окна, увитые плющом. Мы участвуем в собрании важных персон. На нем присутствуют столпы эбондисского общества с женами или своими дамами. Мы сошлись вместе, чтобы попить мятного чаю, ароматных ликеров, белого, как вода, вина. Но беседа мгновенно превратилась в политические дебаты. Дамы по большей части молчали. Ретка, хозяин в городе и в доме Обериса, разглагольствовал, заняв место в центре сцены. Вопросы и скептические замечания сыпались на него словно стрелы, он мастерски парировал выпады, а затем одним умелым ударом доносил собственную мысль до сознания спорщиков.

— Тулийцы, — сказал он, — на протяжении весьма долгого времени полагались на слабодушие и мягкотелость, на безоговорочное приятие неприемлемого. Мы превратили Эбондис в центр перерождения Китэ. И послали отсюда сообщение о новом положении дел.

— А Тулия не дает ответа, — заметил самый видный из присутствовавших в тот день оппонентов Ретки, мужчина в черном льняном одеянии.

— Посланцам необходимо некоторое время, — с улыбкой возразил Ретка.

— Времени прошло уже более чем достаточно, чтобы посланец успел пересечь море, добраться до самого короля и до его министров.

— Значит, король колеблется, — ответил Ретка, — и пока не решил, какие поставить условия. О, господа, нам вряд ли удастся получить товар без торговли. Мы это предвидели. Заверения в братской привязанности, в готовности сражаться плечом к плечу с жителями материка в случае возникновения какой-либо — без уточнений — угрозы Тулии… едва ли могут возместить потерю Китэ.

— На какие из требований мы могли бы согласиться в обмен на предоставление независимости?

— Практически на любые, — сказал Ретка — Ни одно слово не сравнится по значительности с этим — свобода. Пусть только нам ее дадут. А остальное приложится.

— Вы хотите сказать, что и после провозглашения независимости Китэ станет платить налоги и отдавать все лучшее Тулии? — вмешался другой человек, худощавый секретарь с умным лицом.

— В случае необходимости, да. Разумеется, никто не рассказывал об этом всем и каждому. Им клятвенно пообещали рай небесный.

— Вы так превозносили понятие свободы. Что же мы выгадаем?

— Выгода появится позднее. Получив независимость, мы сможем заключать сделки с другими государствами. Остров важен в стратегическом отношении и для примыкающих к Оксиду стран, и для Востока. Если мы для начала сумеем ублаготворить Тулию, то впоследствии сможем диктовать более выгодные для нас условия.

— Ретка, возможно, и они об этом догадываются.

— Возможно. В таком случае, господа, Тулия скорей всего пошлет сюда войска, чтоб раз и навсегда заткнуть нам глотку.

По залу пронесся сердитый шелест. Веера в руках дам отчаянно затрепетали, словно рвущиеся на свободу птицы.