Какая-то мысль трепетала на самом краешке Анарова сознания. Он с трудом ухватил её за хвостик, и она задребезжала в его сознании как расстроенная струна. Но как же тогда Амиалис? Его брат и сестра? Д'ал? Как Фай и Мейв, наконец? Если природа их душ так незыблема, если это она определяла их мировоззрение, то как они, алаи, могли отторгнуть дух кошки и предать Аласаис? Разве анатомия их душ не была сходна с его, Анара, собственной? Почему же тогда то, что казалось ему ужасным и противоестественным — было удовольствием для них? Неужели Фай права, и дело тут не в душе, а в наложенных на душу оковах, этом поводке, от которого они избавились, а он — нет? Или всё-таки что-то в них самих, в их душах было не так?

Ответ пришёл сам собой, и Анар много бы отдал, чтобы узнать — верный он или нет. Алайских душ катастрофически мало. Они редкость, дефицит. А что делает повар, когда у него кончается нужная приправа, а гости срочно требуют фирменное блюдо? Ищет наиболее близкий заменитель. И находит его, причём подбирает так точно, что посетители обычно ничего и не замечают. Или когда Тинойе нужны новые шнурки оттенка молодых еловых иголок, а в наличии оказываются только травянисто-зелёные, она, скрепя сердце (хотя мало кто вообще сможет отличить эти два цвета) берёт, что дают.

Так не могла ли сделать то же самое и Аласаис? Ей подвернулась душа — эдакая „почтиалайская“ душа… Души. И Аласаис решила рискнуть… Но риск её себя не оправдал — именно за этот крохотный изъян смог зацепиться Тал… и именно через эту крошечную трещинку впрыснула в Мейва свой яд Фай. А вот в д'ал этот изъян вряд ли был таким уж крошечным. Он был и в остальных, не поддавшихся Талу, руалцах — не даром же, стоило Анару увидеть бриаэлларских алаев, как руалские кошки перестали казаться ему кошками Аласаис. Они все были какими-то… псевдоалаями, по большей части — не многим лучше кистеухих Дитриуса.

Но почему Аласаис не… разобралась с ними? Стало жаль своих творений? Не желала признавать свою неудачу? Сомнительно. Аниаллу всегда была до жестокости честна сама с собой, следовательно и от Аласаис можно было ждать того же. Скорее, она сберегла их для каких-то целей, о которых Анар, разумеется не мог сейчас догадаться…

Его мысли вернулись в прежнее русло: изъяны, дефекты, трещины… Грамотно, заботливо взращенный дух позволял заполировать их, скрыть от глаз. Даже… „неполноценный“ алай, проникшийся духом Аласаис, живший среди других её детей, в её прекрасном городе — становился её котом по духу. Его крайне трудно было сбить с пути истинного. Но отними у него память об этой жизни, сдери наросшую духовную броню — и всё может измениться. И так можно истончить, разорвать связь не только между алаем и Аласаис, но и между существом любой другой расы и избранным им богом или наэй… даже между серебряным драконом и Веиндором.

Не для этого ли, чтобы таких предателей было больше, Талу понадобилось его „духосдиральное“ зелье? Раньше прихвостни тёмного наэй действовали уговорами и хитростью, пытаясь рассорить существ с их природой, их расой, богами — да всем Бесконечным — дабы переманить их на его, „освободителя“, сторону, а теперь, если предположение Анара верно, у Хозяев уже появилось куда более совершенное орудие…

И весьма неприятно было осознавать, что всего через пару часов Анару придётся вернуться в жилище безднианских алаев, в дом кошки, которая не погнушалась бы точно такими же методами. Да что там — Анар и задумался-то обо всём этом именно потому, что некоторые из этих методов воздействия Фай уже к нему применила…

* * *

Таверна „Проломленный череп“, вопреки своему названию, была одним из самых респектабельных заведений Бездны. Она помещалась в гигантском, пробитом сталактитом черепе, почти полностью занимающим продолговатую пещеру, к стенам которой лепились какие-то ветхие постройки. Следом за Ирсоном Анар пробирался к таверне по извивающемуся над самым дном пещеры узкому мосту. Внизу копошились какие-то тени, изредка мелькали огоньки чьих-то глаз, слышались шипение, стоны, подозрительные стуки, звоны и шелест.

Группа существ в разномастных дрянных доспехах и одинаковых плащах, с грубо намалёванными на них красными черепами, появилась откуда-то из-за таверны и, прогрохотав по окаймлявшему её скальному карнизу, стала спускаться по замусоренной лестнице.

Анар видел: охранники „Черепа“ нервничали. Они пытались сохранить внушительный вид: рычали, встряхивали шипованными плечами, но то и дело опасливо косились на тёмную стену домишек, злобно посверкивающих тусклыми оконцами, временами ускоряя шаги настолько, что почти бежали, круша всё на своём пути. Видимо, обитатели этих трущоб, слишком бедные для того, чтобы позволить себе отобедать в „Черепе“, были не прочь полакомиться его гостями.

— Почему они просто не выжгут тут всё? — вслух подумал Анар.

— Кто? — переспросил Ирсон.

— Хозяева таверны. — Анар кивнул в сторону застрявших у какого-то навеса стражников. — У них, как я понял, проблемы с местным населением. Тогда зачем посылать патрули? Можно ведь спалить эти лачуги — это было бы вполне в местных традициях, — сказал он и нахмурился: ему самому не понравилось, что первый же пришедший в голову способ решения проблемы оказался таким жестоким. „Бездна никого не отпускает прежним“, — так, кажется, сказала Фай?..

— Выжечь? Они однажды попытались, — не оборачиваясь бросил Ирсон. — Пригнали огнедышащего псевдодракона, запустили его на мост… И потом целую неделю не имели проблем с местным населением. Спросишь, почему только неделю? Потому что через неделю дракон кончился, и местные снова проголодались.

Ирсон нагнулся, поднял камень почище и запустил им, нет, с криком отбросил его: „булыжник“ распахнул пасть и пребольно цапнул его между пальцами. Несмотря на это, танай, видимо, попал, куда целился — замшелая глыба, в паре шагов перед ними, квакнула, мигом выпустила лапы и спрыгнула с моста. Ирсон достал из сумки очередной флакон и залил ранку вязкой жёлтой жидкостью.

— А как же тогда эта стража, если даже дракона?.. — поморщился Анар, наблюдая за стайкой теней, слетевшихся к месту приземления „глыбы“. Один тёмный, холодный силуэт, подозрительно колеблясь, вытянулся, наклонился в сторону путешественников, словно почуял кровь Ирсона и теперь плотоядно принюхивался.

— А никак, — ответил танай, доставая ещё одну, на этот раз пузатую и красную, как помидор, светящуюся склянку. — Сдаётся мне, что этих ребят запускают туда с другой целью… с той самой, для какой в результате дракон и сгодился. Такая безднианская логика: этих сожрут — гостей не тронут.

Многозначительно поджав губы, Ирсон швырнул бутылочку следом за ожившим „булыжником“. Она со звоном разбилась, пламя хлынуло во все стороны, уничтожив охочих до крови тварей.

— Насильно?

— Нет. Сами идут. — Танай пошевелил исцелёнными пальцами и зашагал дальше. — Это же Бездна, народ рисковый — могут ведь и не сожрать, а тогда заработаешь неплохие деньги.

— Всё это ужасно… — без особого негодования протянул Анар. — Но, ты знаешь, здесь всё равно лучше, чем в Руале.