На этой выставке в декабре 1947 года Джавахарлал Неру сказал о своем самом большом друге:

«Когда я думаю о Николае Рерихе, я поражаюсь размаху и богатству его деятельности и творческого гения. Великий художник, великий ученый и писатель, археолог и исследователь, он касался и освещал так много аспектов человеческих устремлений. Уже само количество картин изумительно — тысячи живописных полотен и каждая из них — великое произведение искусства. Когда вы смотрите на эти полотна, многие из которых изображают Гималаи, кажется, что вы улавливаете дух этих великих гор, которые веками возвышались над равнинами Индии и были нашими стражами. Картины его напоминают нам многое из нашей истории, нашего мышления, нашего культурного и духовного наследия, многое не только о прошлом Индии, но и о чем-то постоянном и вечном, и мы чувствуем, что мы в долгу у Николая Рериха, который выявил этот дух в своих великолепных полотнах.

Хорошо, что эта выставка состоялась, несмотря на печальное обстоятельство смерти творца этих полотен, потому что искусство и труд Рериха имеют мало общего с жизнью и смертью личности. Они выше этого. Они продолжают жить и в действительности являются более долговечными, нежели человеческая жизнь…»[442]

17 января 1948 года Елена Ивановна вместе с Юрием уехали из Кулу. В Нью-Дели они остановились в доме своего давнего друга Махараджи Манди. Теперь Елена Ивановна уже точно решила, что картины, все материалы и архив Николая Константиновича Рериха необходимо отвезти на родину, в Россию. В Дели Юрий встретился с советским послом, который пообещал полное содействие в их возвращении.

В Советском посольстве также пообещали, что вскоре будет специально выслан из России пароход, на котором доставят на родину бесценный груз — картины и архивы Николая Константиновича Рериха. 9 апреля 1948 года Елена Ивановна писала американским друзьям:

«Мы все еще в неведении не только об отходе, но и приходе нашего парохода. Все твердят об оказании нам стопроцентной кооперации всеми консульствами и посольствами, согласно указаниям из центра, но сам пароход все еще плавает где-то, окутанный непроницаемым туманом»[443].

16 апреля начал несколько проясняться этот непроницаемый туман: «В субботу Светик с женою едет в Бомбей и там поищет для нас помещение среди окружающих холмов. Посольство дало обещание, что пароход будет направлен в Бомбей, и потому мы решили уже проделать часть пути. Но до получения телеграммы от нас, продолжайте писать по адресу: Манди Хаус — Нью-Дели»[444].

Прошло два месяца, но неопределенность так и не исчезла, 8 июня 1948 года Елена Ивановна написала в Америку: «Все мысли летят в Новую Страну, но отъезд еще точно не обозначился. Терпеливо ждем утвержденного срока»[445].

Ожидание переезда в Советскую Россию превратилось в бесконечное сидение на чемоданах. Елена Ивановна так и не увидела своей родины. 5 октября 1955 года ее не стало. А упакованные картины Николая Константиновича продолжали лежать на таможне в Бомбее, ожидая 1957 года, когда Юрий Рерих, по приглашению Генерального секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева, смог наконец вернуться в Россию вместе с огромным собранием картин выдающегося русского художника, общественного деятеля, поэта, писателя, философа и великого ученого.

Началась новая жизнь Николая Константиновича Рериха — жизнь в воспоминаниях, легендах, выставках картин и, конечно, в книгах, которые до сих пор еще хранят в себе много неразгаданных тайн.

Прадед отца моего приехал в Россию при Петре Великом. Во время посещения Петром Прибалтийского края, прадед состоял бургомистром города Риги и преподнес Петру великолепную шапку Мономаха, шитую драгоценными камнями и отороченную бобром. Император остался доволен оказанным ему приемом и пригласил прадеда приехать в Россию и принять русское подданство с новым именем Шапошникова, намек на полученный дар. И тогда же император подарил прадеду свой походный кубок, вернее, серебряную стопу, с привинченной ко дну ее походной чернильницей. При стопе была и жалованная грамота. Кубок и грамота после смерти прадеда перешла к его сыну, а после смерти — к старшему в роду. После смерти старшего сына — моего деда, кубок достался второму сыну. В квартире второго сына случился пожар, и кубок вместе с грамотой сгорел.

У прадеда был лишь один сын, который женился на русской — Воронцовой. Ее сестра вышла замуж за князя Урусова, потомства не было. Но жена деда имела много детей, из которых дожили до преклонных лет четыре сына и семь дочерей.

Из них старший сын, военный инженер и член Географического общества, погиб во время экспедиции Географического общества в Центральной Азии.

Второй сын был женат, имел одного сына, умершего 12-ти лет, других детей не было. Второй сын был одним из директоров Государственного банка, умер сравнительно рано.