Английский посол Мерик приехал в Москву в июле 1620 года, когда война с Польшей была окончена. Радость по этому поводу выразили обе стороны. Но сначала Филарет решил произвести на английского посла впечатление пышностью и богатством приёма, и делал он это, вероятно, из соображений государственной целесообразности. Не хотелось, чтобы иностранцы думали о Руси как стране, истощённой войнами и потому впавшей в нищенство.

Посла принимали одновременно царь и патриарх. Бархатное патриаршее место было сдвинуто с государевым местом, но патриарх выделялся особо. По правую сторону от него на окне стоял крест на золотой мисе. Лица духовного сана — митрополиты, архиепископы, епископы — сидели справа от патриарха. По левую сторону от царя расположились бояре и дворяне, одетые в золотые шубы и чёрные шапки.

Мерик говорил речи и обращался к обоим государям. Грамоты посол тоже дал две — царю и патриарху — и царя назвал кесарем, тем самым признавая его державные права. И подарки посол подал двойные, очень богатые.

Такая щедрость и внимание английского посла к русскому двору были вызваны надеждами Англии на свободную торговлю на Руси своих торговых людей. Завязались переговоры. Мерик обещал щедрые приношения в русскую казну. Но его обещания обставлялись многими условиями, и главное из них было разрешить торговлю с Персией через Русь, по Волге.

Царь Михаил обратился за советом к русским купцам, которых собрали со всей Москвы. Однако совет царя с купцами походил скорее на просьбу об их согласии пойти на уступку англичанам. Он говорил о скудости государственной казны. Разорённым городам дана льгота, и в казну поступают лишь кабацкие деньги да таможенные пошлины. Служилым людям и стрельцам нечем платить жалованье. Не дай бог новая война, как быть без казны? Не дать ли английским купцам дорогу в Персию?

Купцы вначале отмалчивались, опасаясь царёва гнева, но князь Борис Черкасский начал убеждать их говорить прямо и сам стал спрашивать каждого поодиночке. Общее мнение было не в пользу англичан. Купец Иван Юрьев сказал:

— У торговых людей промыслы отымутся, потому как им с англичанами не стянуть...

Купец Твердиков привёл другой резон:

— Английские гости станут торговать русскими товарами: соболя, кость, кожи. Да из немецких государств ефимки привезут, и ежели они пойдут в Персию, то государевой казне будет убыль многая...

Речь шла о том, что с ефимков государство получало большую пошлину, и какой резон лишиться её взамен на посулы англичан?

— В Московском государстве серебра будет мало, и торговым людям помеха и оскудение...

Хотя от англичан и отделились, на смену им пришли шведы, потянулись датчане, голландцы, и всяк хотел урвать от русского гостеприимства. Филарет понимал необходимость поддерживать торговые связи с иностранцами. Дружба с ними была важной не только в экономическом и финансовом отношениях. Филарет-отец лелеял планы личного порядка: женить Михаила на иностранной принцессе. И потекли новые переговоры с иноземными соседями.

Завести дружбу с иностранным государством, упрочить трон, обеспечить спокойствие в державе было первой заботой Филарета. Мог ли он первое время думать о женитьбе сына на Марье Хлоповой? Но, будучи заботливым и внимательным отцом, Филарет не мог не видеть, как невесел его сын, а тот и не скрывал, что тоскует по своей бедной невесте, что тревожится о её тяжком житье в сибирской земле.

Филарет, едва одолев первые неотложные заботы, велел перевезти Марью Хлопову из Тобольска в Верхотурье, ближе к Москве, и выделить ей на содержание десять копеек в день. По тем временам сумма эта была для прожитка немалой, да ещё на севере, где всё дёшево. Было начало осени 1619 года, а в следующем году, лишь спал снег и установились дороги, Хлопову повезли в Нижний Новгород, а это почти рядом с Москвой.

Многие тогда строили догадки, что за резон держать незадачливую царскую невесту близко от Москвы. Старица Марфа пробовала приступить к Филарету с допросом, но он отмалчивался. В клане Салтыковых заволновались: не думает ли Филарет женить сына на Хлоповой? Страшились опалы. Знали крутой нрав Филарета и его давнюю нелюбовь к отцу племянников Марфы — боярину Салтыкову.

Но мысли Филарета были в это время далеки от догадок Марфы и её родни. Взор его мысленно устремился на датский королевский двор. У датского короля Христиана были две родные племянницы, и Филарет готов был сосватать своего сына за любую из них. В Данию отбыли князь Львов и дьяк Шипов с наказом «промышлять, родственникам и ближним людям невесты говорить всякими мерами, веру православную хвалить и на то невесту привести, чтобы она захотела быть с государем одной веры и приняла святое крещение».

Продумано было всё до деталей: давать ли племяннице короля особые города и доходы, как того требовала в своё время Марина Мнишек; сколько дадут за невестой земель и казны; как держать себя послам, если королева позовёт их к руке; как вежливо разглядеть невесту...

Но хлопоты и приготовления были напрасными. Сватовство кончилось ничем. Под предлогом болезни король отказался говорить с князем Львовым, а князь, в свою очередь, отказался объясняться с ближними королевскими людьми.

Было о чём подумать Филарету. Послы привезли из Дании досужие разговоры о том, что при царе Борисе Годунове в Москву отъехал датский принц Иоанн, предназначенный в качестве жениха для Ксении, дочери Годунова. Но московское «гостеприимство» свело его в могилу. В Дании уверенно говорили, что принц Иоанн был отравлен. И ещё говорили, что поехал он в Московию не в доброе время, что, когда его везли в Кремль, жители умирали от голода: на улицах валялись трупы и их штабелями укладывали на подводы. Мор, голод, разбои были дурным предзнаменованием в судьбе принца Иоанна. Так оно и вышло. Хотя с той поры минуло двадцать лет, но этот срок после великого потрясения, вызванного внезапной смертью принца, был для Дании не столь большим. Там всё помнили. И также знали, что в Московии и ныне разруха великая. Что ожидает принцессу в обнищавшей стране?

Видимо, Филарет не скоро оправился от обиды, если второе посольство сватов — теперь уже в Швецию — было отправлено через два года после первого. Сватали за царя Михаила сестру бранденбургского курфюрста Георга — Катерину. Но сватовство это было прервано, как только русские послы поставили своё первое условие: невеста должна принять святое крещение православной веры. На это шведский король Густав-Адольф отвечал, что её княжеская милость не отступит от своей христианской веры, не откажется от своего душевного спасения, даже ради царства.

Теперь, когда заграничные сватовства не удались, оставалось искать русскую невесту.

Мысли Филарета вновь вернулись к Марье Хлоповой. Он помнил, что вся её родня была добра к Романовым и не забывала их в самое бедственное время. При Годунове Хлоповы впали в немилость за то, что сочувствовали Романовым. Сам Филарет видел много участия к себе и подмоги от Желябужского — родича Хлоповых: бабушка Марьи была Желябужской. Желябужские принадлежали к роду именитых людей, которые служили отчизне в то время, когда не было настоящего государя.