Этот выпад переполнил чашу терпения Хэрриет. Она бросила трубку, но Доусон нисколько не расстроился. Как раз в этот момент в дверь постучали, и он решил, что принесли заказанный им сэндвич, но, когда Доусон открыл дверь, на пороге стоял отнюдь не посыльный коридорной службы.

— Один раз я уже выставила себя перед тобой полной дурой, — начала Амелия. — Но я не хочу выглядеть дурой перед ними… — И она движением головы показала себе за спину.

Выглянув в коридор, Доусон увидел у лифта двух полицейских в форме.

— Что-нибудь случилось? — Он повернулся к Амелии.

— Ничего не случилось. Может быть, впустишь меня?..

Доусон посторонился, и Амелия, с признательностью кивнув полицейским, которые сопровождали ее от са́мой Сент-Нельды, решительно шагнула в номер и плотно закрыла за собой дверь. Защелкнув замок, Амелия повернулась к Доусону.

— Ну, что скажешь?

— Я думал, это коридорная служба, — пробормотал он.

— Ты разочарован?

— Удивлен. А где Хантер и Грант?

— Я оставила их в коттедже. Думаю, они в хороших руках, так что за них я могу не волноваться. Хантер и Грант очень подружились с женщиной из полиции, которую прислали нас охранять.

На этом разговор прервался. Амелия некоторое время ждала, не добавит ли он еще что-нибудь, потом шагнула в комнату и огляделась. Увидев серебряное ведерко, в котором — в давно растаявшем льду — плавала бутылка с шампанским, она прищурилась.

— Празднуешь? А что именно, если не секрет?

От растерянности Доусон даже не нашелся что сказать.

— Амелия, что ты здесь делаешь? — выдавил он.

— Извини, что не позвонила и не предупредила о своем приходе, но…

— К черту любезности! — нетерпеливо прервал Доусон. — Почему ты приехала? Я был уверен, что после… после вчерашнего ты меня видеть не захочешь!

Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга, заново переживая вчерашнее, ощущая лихорадочные, жадные прикосновения, вспоминая движения рук и тел, его губы, ее губы, мощный финальный взрыв и… и невероятную нежность и тепло, которые наполнили их сразу после этого.

Доусон неожиданно нахмурился.

— Надеюсь, я не… не сделал тебе больно?

— Нет.

— Что ж, это… хорошо. Дело в том, что я немного…

— Потерял контроль, — подсказала она и кивнула. — Я тоже не владела собой.

— …Забылся, — закончил Доусон.

— Это то же самое, только выражено более изящно. Ничего удивительного, ведь ты же журналист.

И снова разговор надолго прервался. Наконец Доусон пробормотал, опустив глаза:

— Если ты боишься… последствий, то могу тебя успокоить: когда мне было двадцать два года, я сделал вазэктомию[47].

Это заявление оказалось настолько неожиданным, что первое время Амелия даже не знала, как на него реагировать. Лишь спустя какое-то время она сказала:

— Ты сделал такое в двадцать два года? Не слишком ли рано? Ведь это, кажется, необратимо…

Он кивнул:

— Да, необратимо, но я ни о чем не жалею.

— Если так, то… наверное, это было правильное решение.

Доусон посмотрел на нее с некоторым раздражением, словно своими словами она лишила его возможности привести какие-то доводы, оправдать свой поступок.

— Ты так и не сказала мне, зачем ты приехала.

— Помнишь, что́ ты сказал мне вчера, когда уходил? Ты не дал мне возможности возразить…

Он мрачно взглянул на нее, потом медленно кивнул:

— Ага, вот в чем дело! Теперь я понял. Последнее слово всегда должно оставаться за женщиной, не так ли?.. Извини, но, по-моему, это банально и пошло. От тебя, во всяком случае, я ничего подобного не ожидал.

— А я не ожидала, что ты поведешь себя как ничтожество! — вспылила Амелия.

Доусон не стал возражать; он и впрямь готов был признать себя ничтожеством и глупцом. Кроме того, его явно что-то беспокоило, не давая примириться с собой и с окружающим миром. Тяжело вздохнув, он провел рукой по волосам, потом устало потер шею и посмотрел на нее какими-то больными, покорными глазами.

— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что мне было хорошо с тобой?.. Но разве это не было очевидно? Разве ты сама этого не почувствовала? Кроме того, о таких вещах обычно не говорят вслух, они…

— Тогда почему ты удрал?

— Я сказал тебе почему.

— То, что ты сказал, — это просто предлог. Настоящую причину ты скрыл.

— По-твоему, я тебе солгал?!

— Ну вот, теперь ты готов устроить скандал, лишь бы не обсуждать со мной свои навязчивые идеи.

— Так у меня, значит, есть навязчивые идеи? Иными словами, я психически болен?

— Заметь, это ты сказал — не я.

— Ладно, — неожиданно сдался Доусон. — Ты права, у меня действительно есть навязчивые идеи, которые не дают мне покоя. Тем более тебе следует внять предупреждению и держаться от меня подальше.

— Но почему, Доусон? Почему ты сначала говоришь, что не можешь без меня жить, а потом отталкиваешь меня? Скажи мне, в чем дело? Я должна знать. Я имею право знать!!!

— Ты до сих пор не поняла?.. — Он слегка пожал плечами. — Жизнь с Джереми стала кошмаром для тебя и для детей. Я не хочу, чтобы это снова с тобой случилось — случилось из-за меня.

— Но я почти уверена, что у Джереми не было никакого посттравматического стрессового расстройства, он его симулировал!

— Зато у меня есть! — отрезал Доусон.

— Я могла бы тебе помочь…

— Спасибо, но я не хочу, чтобы ты мне помогала.

— Разве не мне решать, помогать тебе или нет?

— Нет.

Амелия ненадолго замолчала, чтобы перевести дух. Неожиданно ей бросилось в глаза, что Доусон по-прежнему избегает ее взгляда и сам смотрит куда угодно, но только не на нее.

— Твое расстройство, твои ночные кошмары — это ведь не главная причина, верно? — медленно проговорила она. — Это просто еще один предлог. Как и твои потуги изображать из себя некое надмирное существо…

— Надмирное существо?

— Хедли сказал мне — ты разыгрываешь из себя стороннего наблюдателя, волка-одиночку, тогда как на самом деле…