Начну по порядку с докладной записки Раисы Лазаревны Засьмы. Зная биографию её семьи, необходимо проявить к ней снисходительность. Воспроизвожу этот документ, адресованный ректору института Б. Ф. Киктёву, в некотором сокращении из книги Евгения Шталя «Венедикт Ерофеев: Писатель и его окружение»:

«Настоящим довожу до Вашего сведения, что студент филологического факультета, гр. Я-11 Ерофеев В. И. [именно так! — Шталь] за время своего пятимесячного пребывания в институте зарекомендовал себя человеком, душевный, моральный облик которого не соответствует требованиям, которые предъявляются ВУЗом к будущему воспитателю молодого поколения. Об этом говорят следующие факты:

1. В октябре месяце Ерофеев был выселен из общежития решением общего собр[ания] и профкома ин-та за систематические нарушения правил внутреннего распорядка: выпивки, отказы от работы по самообслуживанию, неуважение к товарищам, чтение и распространение среди студентов Библии, привезённой им в общежитие, якобы “для изучения источников средневековой литературы”, грубость по отношению к студентам и преподавателям.

2. Ерофеев неоднократно пропускал занятия по неуважительным причинам. Всего им пропущено по наст[оящее] вр[емя] 32 часа. И, хотя после выговора, полученного в деканате, и неоднократных предупреждений, он последующее время [не] пропускал лекции, но занятия по уч[ебному] кино и физвоспитанию не посещал до конца.

3. Ерофеев оказывает самое отрицательное влияние на ряд студентов 1-го и старших курсов (на Модина, Сорокина, отчасти Люзикова, Авдошина, Зцмакову, Ивашкину и т. д.), благодаря систематическим разговорам на “религиозно-философские” (так он их называет) темы. Скептическое, отрицательное отношение Ерофеева к проблемам воспитания детей, к ряду моральных проблем, связанных со взаимоотношениями людей, извращённые, методологически неправильные несостоятельные взгляды Ерофеева на литературу (его будущую специальность), искусство, анархические, индивидуалистические взгляды на смысл и цель собственной жизни, некрасивое поведение в быту, бесконечная ложь в объяснениях того или иного поступка, всё это делает невозможным дальнейшее пребывание Ерофеева в ин-те»16.

«Друга студентов» Игоря Ивановича Дудкина, как он признавался в наше, более просвещённое время, сильно прижали. Кто это сделал, он не уточнил. Убеждён, что атаку немецких фашистов он отбил бы, а вот перечить начальству оказалась кишка тонка. Он написал то, что от него ожидали, забыв о пивных возлияниях с Венедиктом Ерофеевым. Приведу основные тезисы его объяснительной записки: «Мне пришлось случайно беседовать со студентом 1 -го курса т. Ерофеевым (обратите внимание на “т.”, то есть с товарищем, а не как у Засьмы — “гр,” то есть гражданином, как обращаются обычно к подследственным). Разговор шёл на философские темы. Формальным поводом для беседы был вопрос о возможности его участия в философском кружке»17. Начав объяснительную записку со случайной беседы, он словно забывает о том, что некоторое время Венедикт Ерофеев посещал его философский кружок. Далее И. И. Дудкин пишет о политической и идеологической незрелости приговорённого к изгнанию студента, о том, что тот «что-то слышал о Ф. Аквинском и Беркли, о Канте и Юме, но отнюдь не разобрался в их учениях по существу»18.

Убеждён, что, если Венедикт Ерофеев в то время принимал бы у Дудкина экзамен по религиозно-философским воззрениям названных мыслителей, тот кроме общих слов не нашёлся бы что сказать. Однако Игорь Иванович свой вердикт вынес:

«Я, как преподаватель философии, считаю, что Ерофеев не может быть в числе наших студентов по следующим причинам:

1. Он самым вреднейшим образом воздействует на окружающих, пытаясь посеять неверие в правоту нашего мировоззрения.

2. Мне представляется, что он не просто заблуждается, а действует как вполне убеждённый человек, чего, впрочем, он и сам не скрывает.

29.01. 1962 г. И. Дудкин»19.

В послевоенные сталинские годы Венедикт Ерофеев точно схлопотал бы лет пять. Впрочем, Засьма получила бы намного больше, особенно во время борьбы с космополитами. Ведь тогда дело представили бы таким образом: она с какой-то тайной сионистской целью «пропихнула» Венедикта Ерофеева в институт на очное отделение, когда он подавал документы на заочное.

30 января 1962 года появился приказ ректора института Бориса Фёдоровича Киктёва:

«Студента 1-го курса Ерофеева Венедикта Васильевича, как не сдавшего зачётную сессию по неуважительным причинам и не явившегося по неуважительной причине на экзамен по “устному народному творчеству”, а также как человека, моральный облик которого не соответствует требованиям, предъявленным уставом ВУЗа к будущему учителю и воспитателю молодого поколения, исключить из состава студентов филологического института. Основание: докладная записка»20.

Каково было смотреть ещё жившим преподавателям Владимирского педагогического института, когда на его здании устанавливалась в честь Венедикта Васильевича Ерофеева мемориальная доска. Александр Пушкин, имея в виду сходную ситуацию, посоветовал: «оставь любопытство толпе и будь заодно с гением».

Леонид Леонов обратил внимание на толпу: «В России отношение к национальному гению составляется так. 70 процентов — недоброе удивление пополам с любопытством, 15 — недоверие, не причинил бы чего-нибудь такого, 10 — прямой ненависти за столь неделикатное доказательство их собственного ничтожества, 4 — аплодисменты для сокрытия чувств, и 1 — радость, что закопали наконец»21. Было сказано по-писательски смело и прозорливо.

Знать бы только, к кому Леонид Леонов относил Иосифа Сталина. К гениям или ничтожествам? Скорее всего, к гениям, когда однажды выступил со следующей инициативой: начать новое летоисчисление с года рождения И. В. Сталина. Заявил, что лучшего подарка, чем этот, для великого вождя не найти22. Месяц и год были известны — декабрь 1878-й, а вот с числом вышла загвоздка. Не знали только, по какому стилю выбрать день: по старому или по новому? Боялись ошибиться. Сделаешь по старому стилю — вождь подумает, что намекают на старый царский режим. А по новому — тут вообще невозможно предугадать, что он подумает. Так и «замотали» в инстанциях незаметно и по-хитрому инициативу советского классика.

Вот таким классиком, как Леонид Леонов, Венедикт Васильевич Ерофеев не хотел быть ни во сне, ни наяву.

Характер Венедикта Ерофеева был крутого замеса. Во всяком случае, бучу, им затеянную, долго вспоминали во Владимирском педагогическом институте им. П. И. Лебедева-Полянского. Игорь Авдиев с присущей ему фантазией ввёл происшедшие события в контекст мировой истории и литературы: «Все мучаются, предавая “выдающегося студента” на расправу, все недоумевают, “почему он враг сам себе” и “гробит свой талант филолога”. Все пассионарки пединститута выходят на борьбу с местночтимыми органами власти, происходит девичья революция, равной которой не было в истории человечества. Еде-то во французском захолустье, в полутьме веков плачет и не может примкнуть к этому движению девка Жанка д’Арк. Провалят профессора Ерофеева или он докажет, что “она вертится”, и не сработает идеальный способ вышвыривания отщепенца из здорового коллектива. Но, увы, Венедикт приговорён, как Эдип — Одиссей — Эней вместе взятые, своей виной перед Матерью-Родиной, что с юных ногтей не сохранил чистоту своих документов. Ему остаётся только жениться на самой орлеанской из владимирских дев, Валентине Зимаковой, зачать с ней маленького Венедикта и, прерывая скитания хоть на недельку, навещать их с орехами и конфетами “Василёк” в деревне, куда от Петушков плывёт по незамерзающей и непросыхающей грязи каботажный автобус»23.