Доктор считает, что ничего страшного не произошло. Этого больного, настаивает он, надо перевести в лагерь на испытательный срок. Только там он сможет реадаптироваться к нормальной жизни. Лишь в огороде от одиночества ему могла взбрести в башку столь странная идея.

– Скажи, Папийон, почему ты вырвал клубнику, а на ее место поставил кресты?

– Не могу объяснить свой поступок, доктор, но я извиняюсь перед инспектором. Он так любил клубнику, что я искренне и безутешно переживаю. Я буду молить Господа нашего ниспослать ему еще клубники.

И вот я в лагере и снова с друзьями. Место Карбоньери пустует. Я подвешиваю свою койку рядом с этим пустующим местом, как если бы Матье был со мной рядом.

Доктор велел мне пришить на куртку такую бирку: «Под особым наблюдением». Никто, кроме врача, не может отдавать мне приказания. Он назначил меня убирать листья перед больницей с восьми до десяти утра.

Я выпил кофе и выкурил несколько сигарет, сидя в кресле перед его домом в компании самого доктора и его супруги. Доктор пытается меня разговорить о моем прошлом, ему помогает жена.

– А что случилось потом, Папийон? Что с вами произошло, когда вы покинули индейцев – охотников за жемчугом?..

Беседы ведутся после полудня, когда я навещаю этих замечательных людей.

– Всегда приходите к нам, Папийон, – говорит супруга доктора. – Во-первых, мне хочется вас видеть, а во-вторых, послушать ваши рассказы.

Каждый день я бываю у них по несколько часов. Чаще они разговаривают со мной вдвоем, иногда – только жена. Они считают, что беседы о прошлом помогут мне восстановить умственное равновесие и укрепят здоровье. Я решаюсь попросить доктора отправить меня на остров Дьявола.

Сказано – сделано. Завтра я отбываю. Доктор и его жена знают причину моего отъезда. Они были настолько добры ко мне, что я не решился на обман.

– Доктор, я не в силах больше терпеть каторгу. Пошлите меня на остров Дьявола, откуда я смогу бежать или погибну при попытке к бегству. Надо прийти к какому-то концу.

– Понимаю тебя, Папийон. Эта репрессивная система ужасна. Администрация, все службы прогнили насквозь. Прощай! И желаю удачи!

Этот остров самый маленький из трех в составе островов Салю. И самый северный, наиболее открытый ветрам и волнам. Суша, узкой полоской идущая вдоль всего острова на уровне моря, поднимается затем круто вверх и образует плато. На нем расположен пост охраны и барак для каторжников, которых здесь не больше десятка. Официально сюда за обычные уголовные преступления не ссылают, остров предназначен для политических ссыльных.

Каждый такой ссыльный живет в отдельном домике под железной крышей. По понедельникам им завозят провизию на целую неделю и выдают по буханке хлеба на день. Политических набирается до тридцати человек. Медицинское обслуживание возложено на доктора Лежé, отбывающего здесь срок за то, что отравил всю свою семью в Лионе или где-то в его предместьях. Политические никак не общаются с обычными каторжниками. Иной раз они пишут жалобы на них в Кайенну, после чего того или иного уголовника возвращают на Руаяль.

Между Руаялем и островом Дьявола протянут железный трос, поскольку море бывает настолько бурным, что только с его помощью шлюпка может пристать к небольшому бетонному причалу.

Начальника охраны лагеря (а охранников всего трое) зовут Сантори. По сути, это грязная скотина с запущенной бородой: он бреется не чаще одного раза в неделю.

– Папийон, надеюсь, ты будешь вести себя хорошо. Не выводи меня из терпения, и я оставлю тебя в покое. Ступай в лагерь, там увидимся.

В бараке меня встретили шесть заключенных: два китайца, два негра, один парень из Бордо, другой из Лилля. С одним из китайцев я знаком, наши дороги пересекались в Сен-Лоране; он проходил по делу об убийстве. Он индокитаец, один из оставшихся в живых участников мятежа в Пуло-Кондоре – колонии каторжников в Индокитае.

Пират-профессионал, он нападал на китайские лодки-сампаны, иной раз убивая всю команду вместе с владельцем и его семьей. Очень опасный тип, но по меркам нашего общежития человек, достойный доверия и симпатии.

– Как дела, Папийон?

– Нормально. А у тебя как, Чан?

– Да-да. Здесь хорошо. Твоя ест со мной. Твоя спит рядом. Моя готовит пища день два раза. Твоя ловит рыба. Здесь много рыба.

Появился Сантори:

– Ну как, устроились? Завтра утром пойдете с Чаном кормить свиней. Чан будет носить кокосовые орехи, а вы будете разрубать их пополам. Небольшие и мягкие откладывайте отдельно: они пойдут поросятам, у которых еще нет зубов. Днем в четыре – то же самое. Работы всего на два часа: утром час и час днем. Остальное время делайте, что хотите. Каждый, кто ходит рыбачить, отдает мне на кухню ежедневно килограмм рыбы или несколько крабов. Итак, все будут довольны. Идет?

– Да, месье Сантори.

– Я знаю, что ты любишь бегать, но отсюда не убежишь. Поэтому я и не беспокоюсь. На ночь вас запирают, но мне известно, что некоторые бродят и по ночам. Держитесь подальше от политических. У них у всех тесаки. Когда ночью приближаешься к их домам, они думают, что ты идешь воровать курицу или яйца. Могут убить или ранить, потому что они тебя видят, а ты их нет.

На следующий день, накормив свиней – а их было более двухсот голов, – я бродил по острову в сопровождении Чана, знавшего его вдоль и поперек. По дороге, идущей вдоль берега, нам повстречался старец с длинной седой бородой. Им оказался журналист из Новой Каледонии, который в 1914 году в своих статьях ругал Францию с прогерманских позиций. Встретили мы также и того негодяя, который застрелил Эдит Кавелл, английскую или бельгийскую сестру милосердия, спасавшую английских летчиков в 1917 году. Этот разъевшийся пес отталкивающей наружности занимался тем, что бил палкой полутораметровую мурену, толстую, как бревно.

Доктор Леже, выполнявший роль санитара, жил также в одном из маленьких домиков, предназначенных только для политических заключенных. Во всей его высокой и мощной фигуре сквозила какая-то неряшливость и неопрятность, чего нельзя было сказать о лице, обрамленном шапкой седеющих волос, ниспадавших на шею и виски. Руки все в полузаживших ранах – следы, должно быть, встреч с острыми камнями в море.

– Если тебе что-то надо, заходи – я дам. Но если не болен, не ходи. Я не терплю посетителей, еще меньше люблю болтать. Я продаю яйца, иной раз кур и цыплят. Если тихонько зарежешь поросенка, принеси мне ляжку на окорок и получишь цыпленка и полдюжины яиц. Но раз уж ты зашел, вот тебе пузырек с таблетками от малярии. Здесь сто двадцать штук. Похоже, ты прибыл сюда, чтобы бежать, и, если каким-то чудом это тебе удастся, таблетки пригодятся в буше.

Теперь утром и вечером хожу на рыбалку. Ловится астрономическое количество рыбы. Три-четыре килограмма ежедневно отношу баграм в столовую. Сантори рад-радешенек: никогда ему еще не перепадало столько крабов и рыбы, да притом в таком ассортименте.