Если бы я вовремя узнал, что отсюда ходят поезда до Парижа, всего за 25 франков, то, конечно, приехал бы. Но я узнал об этом только по пути в Арль, из-за расходов, которые понес там, я этого не сделал, – сейчас мне кажется, что весной надо бы приехать в любом случае, чтобы вновь увидеть север, с его людьми и всем прочим. Здешняя жизнь ужасно отупляет, и я мало-помалу потеряю всю свою энергию. Я почти не смел надеяться, что вновь буду чувствовать себя вот так вот хорошо.

Однако все зависит от того, устраивает ли это тебя, и я считаю благоразумным не настаивать. Возможно, если подождать немного, нам даже не понадобятся ни врач в Овере, ни Писсарро.

Если со здоровьем все будет в порядке, я, по-прежнему работая, опять постараюсь продавать, выставляться, обмениваться; возможно, что-то улучшится, я буду не такой обузой для тебя и в то же время хоть отчасти вернется прежний задор. Не скрою, пребывание здесь весьма утомительно из-за своего однообразия, а необходимость находиться в обществе несчастных, не делающих ровно ничего, раздражает.

Но что тут сказать – в моем случае не следует предъявлять чрезмерные требования, их и без того слишком много.

Гоген говорит, что они без труда достают моделей. Вот то, чего мне больше всего не хватает здесь.

Бернар говорит об обмене – ты волен обсуждать это, если он пожелает и заговорит об этом с тобой. Мне очень хотелось бы, чтобы ты получил от него стоящую вещь, помимо портрета его бабки. Кажется, он желал бы иметь «Колыбельную».

Думаю, эти 6 картин для двадцатников образуют ансамбль, пшеничное поле будет прекрасной парой к саду.

Я написал г-ну Мосу, сообщив ему названия, так как в своем письме он просил прислать их.

Передаю горячий привет Йо и крепко жму ей руку.

Прочти письмо Исааксону, которое дополняет это. До скорого.

821. Br. 1990: 823, CL: 614b. Октаву Мосу. Сен-Реми-де-Прованс, среда, 20 ноября 1889

20 нояб. 89

Сен-Реми-ан-Прованс

Уважаемый господин,

с удовольствием принимаю Ваше приглашение выставиться вместе с двадцатниками. Вот список картин, предназначенных для Вас:

Возможно, я займу больше 4 метров пространства, но полагаю, что все 6, отобранные таким образом, вместе создадут некоторое разнообразие цветов, – возможно, Вы найдете способ их разместить?

Примите уверения в моей глубокой симпатии к двадцатникам.

822. Br. 1990: 824, CL: B21. Эмилю Бернару. Сен-Реми-де-Прованс, вторник, 26 ноября 1889, или около этой даты

Дорогой дружище Бернар,

спасибо за твое письмо и в особенности за фотографии, по которым можно судить о ваших[125] работах.

Впрочем, мой брат уже писал мне о них, сказав, что ему очень понравилась гармония цветов и благородство многих фигур.

Видите ли, пейзаж в поклонении пастухов очаровал меня слишком сильно, чтобы я осмелился критиковать, и все же это чересчур – невозможно предположить, что роды случились прямо на дороге, что мать начинает молиться, а не дает младенцу грудь, что большие церковные шишки рухнули на колени, словно в эпилептическом припадке; бог знает, как и почему они оказались там, но я нахожу это нездоровым.

Ибо я почитаю правдивое, возможное, если только когда-нибудь был способен на духовный порыв; и потому склоняюсь перед этюдом папаши Милле, таким сильным, приводящим в трепет: крестьяне, несущие на ферму родившегося в поле теленка. И это, мой друг, почувствовали везде, от Франции до Америки. Станете ли вы после этого вновь предлагать нам средневековые гобелены? Искренне ли вы так считаете? Нет, вы способны на лучшее и знаете, что следует искать возможного, логического, правдивого, пусть даже придется слегка забыть о парижских вещах в духе Бодлера. Насколько же я предпочитаю Домье этому господину!

Благовещение – есть от чего – – Я вижу фигуры ангелов – право же, изящные, террасу с двумя кипарисами, которая мне очень нравится, бесконечно много воздуха, ясности… но вот первое впечатление прошло, я спрашиваю себя, не мистификация ли это, и эти второстепенные персонажи больше ничего не говорят мне.

Но довольно – ты понимаешь, что я жажду вновь видеть твои вещи – вроде картины, что есть у Гогена: прогулка бретонок на лугу, с превосходной композицией и такими наивно-изысканными красками. И ты променял это на – скажем прямо – нечто искусственное – нечто выспреннее.

В прошлом году вы написали приблизительно такую – как мне говорил Гоген – картину[126]:

На первом плане – трава и фигура девушки в синем или белом платье, растянувшейся во весь рост. На втором плане – опушка букового леса, земля, покрытая опавшими красными листьями, серо-зеленые стволы, пересекающие ее [картину] по вертикали, – волосы, полагаю, яркие, такого тона, чтобы он был взаимодополняющим к белизне платья (черный, если одежда белая, оранжевый, если одежда синяя). Вот, говорил я себе, простой мотив: как он [Бернар] создает изящество из ничего!

Рисунки в тексте письма 822

Гоген говорил мне и о другом мотиве: всего лишь три дерева, отсюда эффект оранжевой листвы на фоне синего неба, но при этом все четко разграничено, решительно разделено на планы контрастирующих чистых цветов – то, что нужно!

Сравнивая это с кошмарным «Христом в Масличном саду», я, право же, печалюсь и снова требую от тебя, громко крича, браня тебя во всю мощь моих легких, чтобы ты опять стал хоть немного самим собой.

«Христос, несущий крест» ужасен. Разве цветные пятна на нем гармоничны? И я не прощу тебе БАНАЛЬНОСТИ – именно банальности – композиции.

Когда Гоген был в Арле, я, как ты знаешь, пару раз позволил себе уйти в отвлеченности – в женщине, качающей колыбель[127], в женщине в черном, читающей роман в желтой библиотеке[128]: в то время отвлеченность казалась мне прельстительной возможностью. Но это заколдованная страна, дорогой друг, и вскоре ты упираешься в стену. После целой мужской жизни, полной поисков и рукопашных схваток с действительностью, рискнуть можно, но я не хочу ломать голову над всем этим. Целый год я возился с натурой, почти не думая об импрессионизме и о всяком таком.