Константин Набоков получил «инструкцию от Милюкова принять меры к обеспечению проезда в Россию всех тех русских граждан, которые пожелают вернуться на родину. С этой целью мне предписывалось образовать «комитет из эмигрантов» и наладить дело водворения при сотрудничестве этого комитета… Накануне получения посольством телеграммы Милюкова ко мне пришли О. М. Кругляков и Г. В. Чичерин в качестве представителей лондонских эмигрантов, и в результате моих переговоров с ними было решено создать «эмигрантскую комиссию».

В Лондон стекались русские эмигранты, желающие вернуться домой из западноевропейских стран и Америки. Отправка встречала множество трудностей. Шла интенсивная германская подводная война, тоннаж союзнических судов распределялся жестко, пассажирское морское сообщение свелось до минимума. «Сообщение со Скандинавскими странами поддерживалось посредством крайне ограниченного числа небольших пароходов, совершавших еженедельные рейсы под конвоем английских миноносцев… При этом первое время у посольства не было специальных кредитов на удовлетворение нужд колонии, а в дальнейшем получение этих кредитов сопряжено было, вследствие низкого курса рубля, с огромными потерями и проволочками».

Зеленая улица открывалась для эмигрантов, готовых поддерживать цели войны до победного конца. В списке тех лиц, чей скорейший приезд в Россию лоббировал лично Ллойд Джордж, были Савинков, Авксентьев и Лев Григорьевич Дейч. Остальных выстраивали в очередь, становившуюся все длиннее. Набокову приходилось, «между прочим, вести по телеграфу упорную борьбу с эмигрантскими комитетами, создавшимися в Париже, Риме и Берне. Комитеты эти стремились «сбывать» в Лондон возможно большее количество людей, желавших вернуться в Россию, возлагая на нас заботу об их дальнейшем путешествии и пребывании в Лондоне». Положение еще больше осложнилось, когда обнаружилось, что в эмигрантской комиссии преобладают большевики, и именно их Георгий Васильевич Чичерин и Максим Максимович Литвинов усиленно «проталкивали в Россию, распоряжалась к тому же средствами, которые выделялись правительством на возвращение». Набоков писал в Петроград: «Нужно принять меры к тому, чтобы остановить наплыв большевиков в Россию. Если вы будете продолжать водворять на родину всех без разбора — вы тем самым подрубите тонкий сук, на котором сидите»[1148].

Попроще было с эмиграцией из США, где возникли Конференция революционных организаций, Нью-Йоркская конференция политических иммигрантов, помогавшие желавшим вернуться в Россию. Весной отправлялось по несколько сот человек в день — через порты Нью-Йорка, Сан-Франциско, Галифакса и Ванкувера. Мощное до тех пор в США движение анархистов после этого сойдет на нет. Газета «Сервей» в августе напишет, что в Россию вернулись 10 тысяч человек, посол Фрэнсис счел эту цифру заниженной. Возвращавшиеся из США политэмигранты были не только самыми непримиримыми противниками войны, но и самыми жесткими критиками Соединенных Штатов как страны «капиталистической и антидемократической». Вашингтон не мог рассчитывать на то, что американская модель станет образцом для российских левых[1149].

Проблемы возникли только у одного видного революционера, пытавшегося добраться из США в Россию через Великобританию. Его задержали в канадском Галифаксе британские власти, считавшие его появление в России, да и в Англии, крайне нежелательным. Революционера звали Троцкий. «Тем волшебником, который выдал Троцкому паспорт для возвращения в Россию, чтобы «продвигать» революцию, — был президент США Вудро Вильсон. К этому американскому паспорту прилагалась виза для въезда в Россию и британская транзитная виза»[1150]. Об этом ниже.

Но был еще один эмигрант, возвращению которого в Россию западные державы намерены были противиться до конца.

Ленин.

Версия Октябрьской революции в изложении Керенского довольно проста: «Не будь за спиной у Ленина всей материальной и технической мощи германского аппарата пропаганды и разведки, ему никогда, конечно, не удалось взорвать бы Россию… И не вина, конечно, германского народа, если только в одной России нашлись политические деятели с большими именами и с огромным прошлым, вступившие на путь, на который идет далеко не всякий даже обычный негодяй»[1151].

Будем разбираться.

Об эпохальных событиях в России революции Ленин узнал, собираясь после обеда в библиотеку Цюриха 2 (15) марта, от прибежавшего польского коллеги Мечислава Генриховича Бронского, который кричал:

— Вы ничего не знаете?! В России революция![1152]

С первого известия Ленин яростно, как зверь из запертой клетки, рвался в Питер, не доверяя политической зрелости своих младших товарищей. Попасть туда можно было только через Швецию. А дорога в Швецию лежала либо через Францию, Англию или Голландию, либо через Германию. В странах Антанты существовали специальные контрольные списки злостных пораженцев, которым въезд был строжайшим образом запрещен.

В тот день Ленин пишет Инессе Федоровне Арманд: «Мы сегодня в Цюрихе в ажитации… Я вне себя, что не могу поехать в Скандинавию!!»[1153] С приехавшим из Берна Зиновьевым несколько часов ходили по улицам «бесцельно, находясь под впечатлением нахлынувших событий, строя всевозможные планы, поджидая новых телеграмм у подъезда «Новой цюрихской газеты», строя догадки на основании отрывочных сведений. Но не прошло и несколько часов, как мы взяли себя в руки. Надо ехать!»[1154]

Григорий Евсеевич Зиновьев (Радомысльский) выступал в то время в роли личного секретаря Ленина. Верный оруженосец вождя — несколько тучный молодой человек 33 лет, с бледным и болезненным лицом, на вид флегматичный. Отец его владел молочной фермой, образование Зиновьев получил домашнее, рано вступил на тропу антиправительственной деятельности, рано эмигрировал из-за возможного ареста. С Лениным он был знаком с 1903 года. Поучился на химическом и философском факультетах Бернского университета. С 1907 года входил в состав большевистского ЦК, был лектором в партшколе в Лонжюмо.

У Питирима Сорокина Зиновьев вызовет чуть ли не физическое отторжение: «Каким же отвратительным типом он был! Во всем его облике: в высоком женском голосе, толстой фигуре — было что-то отталкивающее и непристойное. Он являл выдающийся образец умственного и нравственного дегенерата. Ленин считал его своим любимым учеником»[1155].