По мере того как Лори разглядывал этот небрежный набросок, его лицо принимало новое выражение. Это была одна из зарисовок прежних лет, на ней Лори укрощал коня. Прекрасное животное выгибало шею, туго натягивая узду, било копытом о землю и так настороженно поводило ушами, как будто вслушивалось в голос своего повелителя. В растрепанных волосах и энергичной позе наездника читались предельная собранность, сила, юная жизнерадостность, представлявшие такой разительный контраст ленивой позе на первом рисунке. Лори молчал, но по тому, как он переводил взгляд с одного рисунка на другой, Эми поняла, что ее уроки увенчались успехом.

– Помнишь, как в своих мечтаниях о славе лихого ковбоя ты взялся укрощать Шалуна? Тогда Бет и Мег в испуге прижались друг к другу, Джо ликовала и прыгала от восторга, а я сидела на заборе и рисовала. Сегодня утром я обнаружила этот рисунок в одной из папок и захватила его с собой, чтобы немного тебя развлечь.

– Должен заметить, что как художница ты сделала большие успехи, поздравляю… Однако позволь напомнить, что в пять часов у вас в отеле обед.

Лори поднялся, с улыбкой вернул ей рисунки и посмотрел на часы, как бы показывая, что воспитательные работы пора заканчивать.

«Ну, конечно, я его обидела! – подумала Эмми. – Зато вывела его из спячки. Жаль, если он меня возненавидит, но я сказала правду… а сказанного уже не вернешь».

На обратном пути лошадьми правил Батист. Время от времени поглядывая на юную пару со своего возвышения, он пришел к выводу, что господа пребывают в наилучшем расположении духа. Однако грум ошибался; несмотря на внешнюю веселость, ни он, ни она не испытывали в душе радости, а в сердцах у обоих засело недовольство.

– Надеюсь, мы сегодня еще увидимся?

– Нет, я, к сожалению, занят. До завтра, мадемуазель! – Лори нагнулся, чтобы поцеловать ей руку.

И хотя Эми нравилось, как он это делает, она ощутила, что сейчас это ненужно и неуместно.

– Давай расстанемся как добрые товарищи. Мне больше по вкусу сдержанное английское рукопожатие, чем эти французские изыски.

– До свидания, дорогая!

Он сказал это самым сердечным и дружественным тоном. И почти до боли сжал ей руку.

Утром Эми, как обычно, ждала, что Лори зайдет к ней в гостиницу. Но вместо этого ей вручили записку, начало которой вызвало у нее улыбку, а конец – тревожный вздох.

«Мой дорогой Ментор,

можете передать мой поклон тетушке и порадоваться, что Лежебока Лоренс наконец отбыл к дедушке. Приятной Вам зимы, и пусть боги даруют Вам счастливый медовый месяц в Вальрозе. Желаю успехов в воспитании Фреда, которому так же, как и мне, не мешает прочистить мозги. Так и передайте ему, вместе с моими поздравлениями.

Ваш благодарный Лори».

«Хороший мальчик. Как я рада, что он поехал», – улыбнулась Эми.

Но оглядев пустую комнату, она сказала, грустно вздохнув:

– Конечно, я рада, но мне его будет очень не хватать.

Бет уже не становилось лучше. И, пережив много горестных дней, семья постепенно стала привыкать к неизбежному. Беда еще теснее сплотила родителей и сестер. Все досадные мелочи отступили перед великим несчастьем. Каждому хотелось лишь одного, чтобы последний год с Бет оставил после себя хоть какие-то счастливые воспоминания.

Больной отвели самую уютную комнату в доме, и там было собрано все, что она особенно любила: цветы, картины, ее пианино, рабочий столик и обожаемые ею кошки. Сюда же были перенесены лучшие книги отца, любимое кресло матери, письменный стол Джо, лучшие рисунки Эми.

Каждое утро Мег совершала с детьми паломничество в родительский дом, чтобы порадовать «тетю Бет». Джон тайком от всех откладывал немного денег на фрукты для Бет. Постаревшая от горя Ханна со слезами на глазах чуть ли не ежедневно замешивала тесто, чтобы ублажить неважный аппетит своей любимицы. А письма, приходившие из Европы, казалось, несли в себе тепло и аромат краев, не знающих зимней стужи.

Оберегаемая всеми, словно священная реликвия в ковчеге, Бет проводила целые дни в этой уютной комнате, пребывая в спокойствии и занимаясь различными делами. Она и в страдании оставалась кроткой и внимательной к людям. Она знала, что ее дни сочтены, и старалась оставить по себе добрую память у тех, кому предстояло жить без нее. Силы с каждым днем оставляли ее, но Бет не позволяла себе лениться.

Она придумала себе занятие: каждый день мимо ее окон гурьбой пробегали школьники и она, выбрав среди них кого-то одного, делала ему подарок. Мальчику с вечно красными от холода руками она связала варежки, а «куклиной маме» сшила игольницу. Каждому ребенку она дарила что-нибудь нужное: перочистку, карандаши, альбом. И дети отвечали ей добром. Все, кому она старалась скрасить трудный подъем по лестнице знаний и кого осыпала дарами, звали ее доброй феей, удивляясь тому, как она угадывает их вкусы и желания.

И Бет не нужно было никакой иной награды, кроме сияющих детских лиц, обращенных к ней, и записок с каракулями и кляксами, которые протягивались ей через окно.

Эти месяцы можно было даже назвать счастливыми. Бет оглядывала свою комнату и восклицала: «Как же у меня тут красиво!» Все семейство собиралось теперь у нее: малыши возились и шумели возле ее ног, мать и сестры занимались рукоделием.

Отец же своим прекрасным, выразительным голосом читал фрагменты из старых и мудрых книг, полных слов доброты и утешения, книг, ничуть не устаревших, хотя и написанных сотни лет назад. Он и дома напоминал священника в маленькой церкви, наставляющего паству и дающего уроки, которые надлежало исполнить. И его простые проповеди проникали глубоко в их души еще и потому, что он был отцом не только духовным. Когда голос его начинал срываться от душевного волнения, это лишь усиливало впечатление от того, что он читал или говорил.

И слава Богу, что это счастливое время было им ниспослано: они успели приготовиться к печальным дням, последовавшим затем. Однажды Бет сказала, что иголка «такая тяжелая», и более ей уже не суждено было открыть шкатулку для рукоделия. Даже самые близкие люди стали ее утомлять, и страдание, мучившее слабую плоть, начинало пересиливать ее кроткий дух. О Боже! Какие это были тяжелые дни, какие долгие, нескончаемые ночи; какая боль проникала во все сердца, какие горячие возносились молитвы, когда Бет в мучениях протягивала им навстречу исхудалые руки, умоляя помочь, и неоткуда было взять помощи.

Но мятеж всегда покорной души, борение юного существа в тисках смерти милосердной волею неба продолжались недолго. Восстание окончилось – и в душу девушки опять пролился покой, может быть, еще более прекрасный, чем прежде. Чем больше слабело хрупкое тело, тем сильнее становилась душа, и окружающие по очень скупым словам Бет могли понять, что готовность в ней растет. Те сияющие фигуры, о которых сестры читали в «Путешествиях пилигрима» уже готовились к встрече с ней, радуясь тому, что первой призывается самая достойная.