– Я на хоккей с детства не ходил и до конца дней не пойду! Это занятие для дебилов.

– А может, до завтра передумаешь?

– Отстань!

Вышел Кашин, думая о том, как тяжело работать в газете. Есть приказ, а надо деликатничать. Кривляются, не хотят. Устал Кашин. Даже на Кубе, когда жара стояла немыслимая, и то было легче.

Вячеслав в лицах изобразил Раппопорту разговор с Кашиным.

– Может, он рехнулся?

Не ответил Яков Маркович. Кряхтя поднялся – и к двери. Уже открыв ее, он пробурчал:

– Вы можете обождать меня, старина? Живот что-то схватило.

Ивлев стал смотреть через запотевшее стекло на длинные, словно мятые махровые полотенца, облака, медленно уползающие в левый верхний угол окна. Он не заметил, как Тавров открыл дверь и вернулся за свой стол.

– Так я и думал, мой мальчик, так я и думал…

– О чем?

– Насчет хоккея… Дело в том, что Кашин никого из болельщиков не звал. Только вас.

– Откуда вы знаете?

– Спросил четверых – тех, кто действительно этим дышат. Знаете, как они удивились, что Кашин идет на хоккей? Они бы с удовольствием, но билеты достать не смогли. Боюсь я данайцев, дары приносящих.

Сироткина остановилась в дверях машбюро, помахав над головой письмом.

– Девчонки! Кто замуж хочет?

Руки немедленно подняли все, кроме заведующей машбюро пожилой Нонны Абелевой.

– Одного хватит, во! – она провела пальцем поперек горла.

Машинки перестали стрекотать, но голоса тонули в мягкой обивке стен.

– А сама, Надежда? – поинтересовалась Светлозерская. – Или не убоже…

– Пороху не хватает оседлать?

– Ему такие тощие не нравятся…

– А ты больше хлеба ешь – потолстеешь.

– Возбудились, – проворчала Абелева. – Спросили бы сперва, кого предлагают.

– Да вы только послушайте, какой жених пропадает! – сказала Надя. – «Обращаюсь в вашу газету с просьбой о помощи. Я хочу жениться, так как нуждаюсь в верном друге и товарище, с которым могу пройти по жизни. Являюсь старым большевиком со стажем с 1918 года, ветераном революции и гражданской войны. Мне 81 год, я слепну, и мне нужен поводырь». Подпись…

– Мать моя! – всхлипнула Абелева.

– Девочки! – воскликнула Светлозерская. – Он, небось, Ленина видел?!

– Ленина-то видел, но твоих прелестей уже не разглядит.

– Да на меня и без него глядеть есть кому, – обиделась Инна. – Жениться никто не хочет!

– Значит, ты, Светлозерская, согласна? – уточнила Надя. – Так я и отвечу: «Идя навстречу пожеланию трудящихся, редакция „Трудовой правды“ выделяет вам жену-поводыря в количестве одной штуки».

– Это он-то трудящийся? Да он персональный тунеядец!

– А ты чего хотела? – возмутилась Нонна. – Чтобы и муж был, и тебя кормил? Так теперь не бывает!

– Надь, – спросила Инка, прищурясь. – А шашка у него есть?

– Конечно, есть! – уверенно заявила Сироткина.

– Значит, настоящий мужчина!

– А по-моему, – изрекла Абелева, – настоящий мужчина не шашкой отличается.

– А чем?

– Хобби.

– Хобби?!

– Да вы не то подумали! Тем, что он болельщик, или алкоголик, или марки собирает… Ну, будет, девчата! – строго осадила Абелева. – Потрепались и за работу.

Под хохот машинисток Надежда вышла из машбюро. Светлозерская выскочила за ней следом.

– Надь! Постой-ка, – хриплым шепотом протянула она и оглянулась, ища уголок поукромнее. – Слушай, вот смех-то! Кашин меня вчера оскорбил…

– Ой, – остановилась Сироткина. – Как же это?

– А вот так! Он же на меня давно глаза пялил. Но у меня другие планы были… А вчера вечером он ко мне на улице будто случайно пристроился. И стал опять в шашлычную звать. Ну, мне жалко стало. Мужик все же… «Шашлык, – говорю, – я и дома могу пожарить, на сковородке, если в кулинарии купить…» Уж он-то обрадовался! Не только на шашлык, на водку разорился. Выпили, шашлык сожрали – сидит. Я говорю: «Валентин Афанасьевич, жарко! Пиджачок бы сняли… А я, если не возражаете, халатик надену, а то – весна все-таки…» Разделась, халатик не застегиваю, вышла. Ну, тут он немного ожил, халатик с меня снял. Я говорю: «Замерзну, холодно!» А он: «Вы ж говорили, жарко!» И давай халат на меня надевать. «Ладно, – говорю, – я уж как-нибудь так потерплю…» Только тут стал он ремень свой расстегивать. Солдатский, между прочим, со звездой. И – ничего не сделал! Ни-че-го!… Подлец!

Надежда вежливо улыбнулась.

– Чего смеешься? Он же меня обесчестил! У меня так никогда не было! Я теперь целый день не в себе. Думаю: может, постарела? Я такого оскорбления не вынесу… Ведь я его, идиота, уже из плана выкинула.

– Из какого плана, Инка?

– Из трех, с которыми еще не спала. Как со всеми пересплю, уволюсь. Пойду в другую редакцию, в «Известия» или «Правду», а то со скуки сдохнешь! Говорят, в «Комсомолке» молодых мужиков много, не слыхала?

– Слушай, а как Саша на это смотрит?

– Какабадзе? Грузины, конечно, лучше русских, факт. Но, во-первых, он ничего не знает, а во-вторых, ему ничего не обещано. Я что – собака на цепи? А они? Они-то что делают! Плевала я на них! Просто смотреть приятно, когда унижаются, врут, даже денег не жалеют, когда хотят. Коты сиамские! Кастрировать бы всех, да еще скучнее жить будет… С паршивой овцы хоть спермы клок! Я сюда шла, думала начать сверху вниз…

– Это как?

– Ну, с Макарцева, лапушка… Два раза в кабинете у него срочное печатала. У него уже глаза блестеть начали. А Анна Семеновна догадалась: «Чтобы ничего такого, говорит, с ним не затевала!» Тоже мне мадонна! Я уже придумала, как коня оседлать, а Игорь возьми да и рухни с инфарктом. Теперь, наверно, не дождусь, когда с ним можно будет. Займусь пока Ягубовым.

– А не противно, Инка?

– Противно? Все его ругают, а мне он нравится. У него такие губы, кажется, все бы отдала, чтобы к ним прикоснуться.

– Отдай!

– А он не берет. Может, брезгует, что я беспартийная?

– Он же карлик!

– Говорят у карликов…

– Чепуха!

– Я, Надюша, только своим глазам верю.

– Инн! – Надя помялась. Она давно собиралась узнать и отговаривала себя, но тут решилась. – Спрошу, если не соврешь?

– Зачем врать? Только с тобой и делюсь. Ну!