– Ивлев у тебя в плане?

– Не-а…

Сироткина вспыхнула, хотя другого ответа и не ждала.

– Ты чего, дурочка? – Светлозерская обняла ее. – Да если хочешь знать, это и было-то всего один раз, в турпоходе, только для плана.

Конечно, глупо, но слезы выступили. Сироткина растерянно моргала.

– Не плачь, дурешенька! Умная баба радоваться должна, что мужик спит с другими. Значит, без недостатков. Лишь бы в подъездах не целовался. Если провожает – это обидно. Постой-ка! Вы что, не встречаетесь? Если негде, ко мне приходите. У меня, ежели на пол не лить, то и помыться можно. Только вытри потом, а то хозайка орать будет, и за рубль не успокоишь! И простыню с собой бери. А хочешь, давай вообще без мужиков!

– Ты что?!

– А чего? Я с Райкой Качкаревой пробовала. Правда, Райка еще хуже мужика – грубая, как шоферюга.

– Да мне не это главное, Инн, – краснея, сказала Надя. – Мне, знаешь, хочется в театр с ним… У меня же в жизни не было, чтобы в театр… Я вообще решила: порву!

– Чушь несешь!

– Ты меня не знаешь. Решила – порву!

Резко повернувшись, Сироткина пошла к себе в отдел.

– Надька, где шляешься? – набросились на нее учетчицы писем. – Тебе раза три звонили. Беги к спецкорам!

И она пошла, наконец-то твердо решив сказать «нет». В комнате спецкоров она притворила за собой дверь и прислонилась к косяку, не глядя на Ивлева, сидящего за столом и что-то списывающего с книги. Она набрала побольше воздуху в легкие, готовясь высказать ему все спокойно и с достоинством. Обязательно спокойно и обязательно с достоинством. И без пауз.

– Сироткина, – сказал он, не отрывая глаз от книги, – подойди, поцелую.

– Нет, – ответила она тихо.

Большая часть ее решительности, с таким трудом собранной в одной точке сознания, израсходовалась на это «нет».

– За город поедем?

– Зачем?

– На дачу к приятелю.

– Зачем? – повторила она. – Я бы хотела в театр.

– А на хоккей? На хоккей не хотела бы?

– Почему – на хоккей? – Надежда ожила. – А вообще с удовольствием. Куда захочешь, только бы идти, а не лежать.

– Ты здорова?

– Как никогда!

– Тогда поехали.

После короткого колебания она подчинилась, сказав себе, что порвет там, чтобы не устраивать разговоров в редакции. Надя отпросилась часа на три. Ивлев ждал ее у метро, щурясь от солнца. Доехав до «Комсомольской», они вышли к Казанскому вокзалу, автомат выбросил билеты до станции Удельная. На платформе толкались бабы с мешками. В электричке стоял тяжелый смрад непроветренной деревенской избы. По дороге они молча глядели в окно. Слава хмурился, и ей стало его жалко.

– Господи, чудо-то какое! Ты только посмотри! – Надя схватила Ивлева за руку и потянула прочь от платформы по улочке, утонувшей в сосновом лесу. – Солнце, птицы, а воздух такой, что с ума сойти можно!

Плащ на ней распахнулся, касаясь Славиной руки. Надя бежала, а он шагал за ней, тяжело и медленно, изредка говоря: «Направо. Прямо. Смотри, лужа…» Дачи стояли слепые, с окнами, заколоченными на зиму от ворья. На пригорках, где уже стаял снег, желтела теплая прошлогодняя трава, и легкий парок поднимался от оживающей земли. Вдоль глинистого обрыва торчали свечки мать-и-мачехи и готовились озолотиться. А над обрывом серые ольхи набухли бутонами, собираясь распустить сережки.

– Не беги! За углом второй дом наш, – сказал Ивлев. – Хозяин говорил, дрова есть. Затопим печку – дом-то, наверно, сырой… Погоди-ка, Надь. Что это?

Едва шагнув за угол, Ивлев остановился, сжал Надину руку, потянул назад. Возле дачи, ключи от которой лежали у него в кармане, стояли две черные «Волги». Багажник у одной был открыт. Отступив за угол, Вячеслав прикусил губу, поморщился, словно у него начал ныть зуб. Мозг, расслабившийся от загородного приволья, мозг, занятый Надей, легко и счастливо бегущей вприпрыжку впереди, его мозг переключился, вернул Ивлева к действительности.

– Что это? – спросила Надя, с тревогой заглянув ему в лицо. – Занято?

Ее мысль катилась по накатанной дорожке, и Слава не ответил. Их еще не заметили: обе машины были пусты. Но в любую минуту могли заметить, и надо уходить.

По– прежнему крепко сжимая Надину руку, Вячеслав прошел немного назад вдоль углового соседнего дома. За двумя заборами из редкого штакетника был виден сад, и голые кусты, не обросшие зеленью, не мешали смотреть. По саду ходили пятеро, то и дело наклоняясь, будто что-то искали. К ним подошел шестой. Все они собрались вместе, скинули плащи, отдали ему, и тот понес плащи к машине.

– Кто это? – одними губами спросила Надежда.

– Они, – также губами ответил он.

Сироткина заморгала, сообразив.

– А что ищут?

– Тайник с рукописями, если уже не нашли…

– А кто его закопал?

– Кажется, я…

Мужчины там, за двумя изгородями, разошлись и снова начали сгибаться и разгибаться, двигаясь в разных направлениях. Теперь в руках у них стали видны длинные тонкие стальные штыки, посверкивающие на солнце. Вячеслав морщился от боли, будто протыкали не землю в саду, а его самого.

– Господи! – тихо сказала Надя.

– Я давно хотел перепрятать. Из-за зимы не успел…

– Надо было отдать мне.

– Тебе?

– Ну конечно! У меня дома – надежней. Уйдем отсюда, я за тебя боюсь! Прошу, уйдем!

Надежда потерлась лбом о его щеку, повела его, взяв за локоть. Он подчинился. Не сворачивая и не оглядываясь, они прошли квартал, затем обогнули пруд. Дома кончились. Дорожка, мокрая и скользкая, шла к лесу. Тени от стволов и веток замелькали на их лицах, густой березняк принял их в свои владения, скрыл, спрятал, отделил от остального мира. Надя то и дело поглядывала с тревогой на Ивлева и, чтобы его успокоить, просунула руку в распахнутый его плащ, обняла его за талию, пошла скособочась, спрятав голову у него под мышкой.

– Тебе же так неудобно! – он взял ее за шею.

– А ты остановись…

Они долго стояли обнявшись возле трех берез на сухом холмике, напоминающем могилу. Надя начала дрожать.

– Тебе холодно? – спросил он.

– С чего ты взял? Просто я не хочу с тобой в театр…

– А куда?

– На траву…

Получилось быстро и плохо. Но она стремилась заставить его хотя бы на мгновение забыть о том, что превращало его в одержимого. И она добилась этого, восхищаясь им и чуть-чуть переигрывая свою страсть. Она научилась это делать и сама так входила в роль, что об игре забывала.