Нижняя треть тропы обвивала башенку на манер штопора, становясь то шире, то уже. На одном из углов она так сужалась, что добавочное пространство безвестным зодчим приходилось отвоевывать, вгрызаясь в стенную породу под острым углом. На следующем повороте Найл навис непосредственно над Долиной Мертвых; внизу просто ничего не было. Он и так-то недолюбливал высоту, а тут просто сердце захолонуло.

За этим поворотом открывалась еще одна площадка – судя по неровностям, естественного происхождения. Там тоже умудрилось прорасти корявое деревце. На этом уровне башенки камень почти сплошь испещряли кристаллические прожилки – синие, пурпурные, а то и чистые, как слеза. Позади дерева в каменном фасаде виднелась дыра, что-то вроде округлого входа в пещеру. Найл, нашарив в боковом кармане сумы фонарик, вынул его и осторожно посветил. Из дыры с сердитым клекотом вынеслась птица, едва не опрокинув незадачливого следопыта.

В свете фонарика взгляду предстало подобие овальной кельи диаметром метра три или четыре, с каменной скамьей, повторяющей округлые контуры стены. Скамья была сделана, похоже, исключительно из синеватого кварца и стояла на слегка вогнутом полу. Все это чем-то напоминало подземный зал Коллегии жуков-бомбардиров. На стенах, примерно на двухметровой высоте, по кругу располагались ниши, где, судя по закопченным следам на камне, некогда помещались масляные светильники. В одной из ниш теперь было птичье гнездо. Найл, встав на скамью, туда заглянул; навстречу, взметнув бойкие головки, не замедлили разинуть клювы мелкие птенцы, числом с дюжину.

Опустившись на скамью, Найл выключил фонарик: света для такого помещения хватало и от входного проема. Что-то здесь было не совсем обычным, хотя и непонятно, что именно; ощущение от синеватых кристаллов было такое, будто находишься под водой. Найл перевернул на груди медальон, чтобы уменьшить интенсивность внутренней концентрации. Какое-то время не было ничего; будто входишь из света во тьму и все пропадает из виду. Но вот острота чувства вернулась, едва ли не усилившись. Словно бы некая вибрация, исходящая определенно от синеватого кристалла, будила обостренную чуткость. Что-то очень похожее Найл испытывал в долине священного озера: призрачное веянье какой-то загадки, непостижимой тайны. Он явно находился в месте, почитаемом многими поколениями людей как святилище. Это их мысли и чувства оставили здесь свой незримый отпечаток.

Несомненно, это было место поклонения, почитавшееся у жителей поселения столь высоко, что они возвели через горную реку мост и построили дорогу, ведущую к островерхому святилищу.

Тут Найл отчетливо осознал голод пищащих в гнезде птенцов и тревогу их матери, ждущей, когда непрошеный гость покинет гнездовье, и, вообще, как там ее детки, целы ли? Он с пристыженным видом выбрался наружу, под солнце. Сидевшая тут же на деревце птица тотчас впорхнула внутрь.

Далее на полпути вверх тропа сужалась еще сильнее, а угол подъема становился все круче. Найл глянул в зияющую пропасть и опасливо подумал: а стоит ли двигаться дальше? Слева в камне продолблена была дырка, в трех метрах от нее еще одна. Видимо, через них пропускали веревку, служившую своеобразным поручнем, но веревка эта, разумеется, истлела вот уж сколько столетий назад. Без такого подспорья вид у тропы был скользковатый, ненадежный. Однако стоило повернуть медальон, как приток энергии прогнал нервозность, и Найл, не сводя глаз с тропы под ногами, продолжил восхождение.

Еще с десяток метров, и он с облегчением обнаружил, что за глыбой кристалла, формой напоминающей голову льва, тропа поворачивает налево и продолжает подниматься меж двумя стенами из темного зернистого гранита с вкраплениями синеватого кварца. Там, где она в очередной раз подходила вплотную к бездне, в стене справа высечены были ступени – мелкие, с ладонь, но все равно можно ухватиться и использовать поочередно для опоры. Самое острие наверху башни было словно отлито из синего стекла.

Найл решил снять суму, мешавшую пробираться по узкому проходу, а заодно и разулся. Сандалии он оставил на ступенях, после чего опять полез вверх, недоумевая при этом, что его так неудержимо влечет, заставляя бездумно рисковать жизнью.

Семью метрами выше он уже не мог рассчитывать на защиту соседней стены; она завершалась собственным пиком. Но в пяти метрах вверху можно было видеть еще одно отверстие в породе, напоминающее пещеру, – в окружности метра полтора, не шире.

Он приостановился отдышаться (карабкаться по почти отвесной стене – само по себе занятие не из легких; хорошо, хоть сума не мешает) и одолел последний десяток ступеней, избегая глядеть при этом вниз или даже думать о зеве пропасти. Наконец его голова поравнялась со входом. Помня о недавно всполошившей его птице, двигался Найл крайне осмотрительно. И не зря: едва рука нащупала с внутренней стороны входа желоб, очевидно служивший прихваткой, как раздалось громкое хлопанье крыльев и сверху, кружась, на Найла опустилось несколько перьев. Правда, птицы при этом вылетели через какую-то другую брешь внутри башни.

И вот он уже стоит в полный рост в помещении площадью два на два, с полом, покрытым птичьей пачкотней. Здесь было два окна – каждое почти на трехметровой высоте, и к каждому вели три высокие ступени, прорубленные прямо в стене. Высоким был и потолок, метрах в пяти от пола; из-за того, что стены башни сужались кверху, он казался еще выше. У стены слева обнаружилась высеченная из камня скамья.

Найл сел и, прикрыв глаза, прислонился затылком к стене. Облегчение было такое, что он не прочь был даже заснуть. В помещении стояла прохлада; легонько задувал через окна и дверь ветер.

Когда дыхание успокоилось, он отвернул медальон от груди. Результатом было чувство защищенности, полное исчезновение подспудного беспокойства насчет своей уязвимости и проблем, которые ждут при спуске. Найл как будто вступил в комнату, где уютно горит огонь и для него приготовлено мягкое кресло. Отчего-то вспомнилось прибытие в подземный город венценосца Каззака и то тепло, с каким его приветствовали родственники, которых он видел впервые.

Вибрация, что ощущалась в помещении ниже, здесь воспринималась, пожалуй, еще сильней. Это место было средоточием взвихрения силы – примерно того же свойства, что ему довелось испытать в пещере людей-хамелеонов. Но здесь она была такой сильной, что глубокой релаксации не требовалось. Он проникался ею, просто открывая свои чувства.

В единый миг он понял, что эта сила оживляет камень башни, отчего тот становится способен запечатлять все, что здесь когда-либо происходило. Надо лишь открыться этому знанию и усвоить его. Наиболее мощный энергетический след остался от некоего человека, который прожил здесь множество лет. Имя звучало необычно, поэтому Найл секунду-другую его распознавал: Ен Сефардус.

Сефардус открыл это место через столетие после Великого Исхода двадцать второго века. И из мощного ума Ена Сефардуса Найл почерпнул дополнительные сведения о самом закате человеческой свободы, непосредственно перед воцарением пауков.

Начать с того, он узнал ответ на вопрос, не дававший ему покоя еще тогда, когда он постигал историю Земли от Стигмастера в Белой башне: почему во время Великого Исхода осталось так много людей? Был ли это их собственный выбор, или же в результате безжалостного отбора они были брошены, обречены на верную гибель от кометы Опик?