Сэр Оуэн выронил шпагу и упал навзничь. Он высвободился, попятился назад, как рак, и снова вскочил на ноги в одно время со мной. Оказавшись у ограждения, он ухватился за перила для большей устойчивости и приготовился нанести удар. В данный миг мы были просто двумя мужчинами, сошедшимися в яростном поединке, невзирая на разницу в общественном и материальном положении. Без преувеличения могу сказать, мой читатель, что в подобном бою, где все решали сила кулаков, мускулы и желание справедливости, ленивый, упитанный баронет не мог устоять против меня.

Сэр Оуэн замахнулся — и промазал.

Едва не упав, он прислонился к ограждению. Снова замахнулся, безрассудно и бесцельно, а потом неистово замолотил кулаками по воздуху. Моего ответного удара было достаточно, чтобы уже утративший равновесие баронет отлетел назад и, оглушительно голося, рухнул с высоты тридцати футов на сцену, где актеры отважно продолжали играть пьесу Элиаса. Держались они мужественно — этого у них не отнимешь, — но, думаю, даже самые дисциплинированные актеры не смогли бы притвориться, будто не заметили приземления посреди сцены рухнувшего с небес увесистого баронета.

Я стоял, тяжело дыша. Сердце учащенно стучало, а ноги дрожали. Я не представлял, что делать дальше. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, мне пришло в голову проверить, жив ли сэр Оуэн.

Я перегнулся через ограждение посмотреть, что с сэром Оуэном — мертв он, без сознания или, возможно, невредим и готов к бегству, но прежде чем я успел что-либо разглядеть, меня схватили и повалили на пол бесчисленные руки. Я более не был обвинителем сэра Оуэна. Я более не был человеком, который встал между безумцем с пистолетом в руках и невинными зрителями. Теперь я был евреем, который напал на баронета, а возможно, и убил его.

Меня удерживали двое плотных джентльменов. На вид они были довольно крепкими, но, вероятно, я мог бы вырваться, если бы захотел. Однако рано или поздно мне все равно придется предстать перед законом, и у меня не было желания подвергать себя риску при попытке к бегству.

Вокруг бесновалась толпа. Кто-то бежал, чтобы взглянуть на тело сэра Оуэна на сцене внизу. Другие бродили туда-сюда с видом потерянных животных. Женщина с волосами цвета меди, в черном с золотом платье, которая сидела в ложе с сэром Оуэном, пронзительно визжала, а молодой джентльмен пытался ее успокоить. Она громко рыдала какое-то время, а потом стала всхлипывать все тише и тише. Молодой человек мудро повел ее ближе к выходу, чтобы отвезти прочь из театра.

— Будьте так любезны успокоиться, мисс Деккер, — сказал он. — Вам не следует волноваться.

Я вытаращил глаза. Я ничего не мог понять.

— Деккер, — произнес я вслух. — Сара Деккер?

Один из людей, которые меня удерживали, посмотрел с недоумением. Он явно находил мой вопрос странным и неуместным.

— Что из этого?

— Вы знаете ее? — спросил я. — Знаете эту женщину?

— Да, — сказал он, недоуменно наморщив лоб.

— Это была Сара Деккер? — спросил я.

У меня потемнело в глазах и подкосились ноги.

— Да, — повторил он с раздражением. — Она собиралась замуж за человека, которого вы пытались убить.

Мне ничего не оставалось, как дать им меня увести.

Я полагал, что предстану перед мировым судьей в тот же вечер, но этого не случилось. Возможно, требовалось вызвать слишком много свидетелей различного положения и ранга, а час был уже слишком поздний. Во всяком случае, джентльмены, которые меня задержали, передали меня в руки констеблей, а те — заперли на ночь в Поултри-Комптер. К счастью, я имел при себе достаточно серебряных монет, чтобы выторговать отдельную камеру в Мастерз-сайде и оградиться от тюремных ужасов, ибо Коммон-сайд пользовался репутацией самой омерзительной и вонючей тюрьмы на свете.

Моя камера была мала, в ней стоял запах плесени и пота. Из мебели имелись только сломанный деревянный стул и жесткий соломенный тюфяк. Реши я на нем устроиться, мне пришлось бы делить его с полчищем вшей. Я сел на стул и попытался обдумать свои дальнейшие действия. Поскольку я не знал, какие обвинения мне предъявят утром, трудно было выработать какой-то план действий. Многое будет зависеть не только от состояния сэра Оуэна, но также от свидетелей, которых приведут констебли.

Положение мое было ужасным, и у меня не было другого выхода, как попросить дядю заплатить мировому судье, чтобы предотвратить судебное расследование. У меня вовсе не было уверенности, что взятка поможет. Если сэр Оуэн мертв, меня, без сомнения, обвинят в убийстве. Никакая взятка не поможет судье изменить свое решение, если речь идет о нападении на человека такого положения, как сэр Оуэн. Но если баронет всего лишь ранен, я мог надеяться на то, что судебного процесса удастся избежать.

Я вызвал надзирателя и попросил принести бумагу и перо, а потом отправить записку. Я не был уверен, что мне хватит денег, учитывая непомерную дороговизну в тюрьме, но оказалось, что цена не имела значения.

— Я могу продать вам бумагу и перо, — сказал мужчина маленького роста с жирной кожей, пытаясь убрать редкие волосы с глаз, — но отослать ничего не могу.

— Не понимаю, — сказал я, все еще пребывая в оцепенении. — Почему?

— Приказ, — сказал он, будто одно это слово могло все объяснить.

— Чей приказ?

Никогда не слышал, чтобы в тюрьмах не разрешали заключенным отсылать записки. Или чтобы надзиратели отказывались заработать этим немного денег.

— Мне не велено говорить, — сказал он стоически. Он начал ковырять что-то у себя на шее.

Думаю, в моем голосе прозвучало искреннее недоумение.

— Это касается всех заключенных?

— Конечно нет, — засмеялся он. — Другие джентльмены вправе посылать столько записок, сколько захотят. Как еще я могу заработать себе на хлеб? Это касается только вас, мистер Уивер. Вам не разрешается посылать записки. Так нам велели.

— Я хочу поговорить с начальником тюрьмы, — сказал я сурово.

— Конечно. — Он продолжал ковырять кожу на шее. — Он будет завтра днем. Не думаю, что вы задержитесь здесь так долго, но если задержитесь — можете поговорить с ним.

Я стал перебирать свои возможности. Можно было сломать этому парню шею — приятный, спору нет, метод получить нужное, но едва ли самый мудрый. Я решил несколько умерить кровожадность.

— Если отошлете мою записку, получите щедрое вознаграждение.

— Меня уже щедро отблагодарили, — улыбнулся он, — чтобы я этого не делал. Так принести вам бумагу и перо?

— Кто заплатил вам, чтобы не отсылать моих записок? — потребовал я.

— Я не могу сказать вам этого, сэр, — пожал он плечами.

Этого и не требовалось, я сам догадался.

— Вы действительно хотите быть связанным с таким человеком, как Уайльд? — спросил я у охранника.