10 августа 1984 г. Боннэр была приговорена к ссылке в Горьком и потеряла возможность покидать город. Клетка захлопнулась — Сахаров был надежно изолирован. 8 сентября он вышел из больницы, прекратив вторую голодовку. Еще месяц он пребывал в глубокой депрессии[898]. В письме к А. Александрову от 10 ноября 1984 г. Сахаров писал, что переживает «самый трагический момент в своей жизни», просил помочь в выезде жены для лечения, утверждал, что ее поездка не имеет политических целей (здесь он ошибался). Если его просьба не будет удовлетворена до 1 марта 1985 г., Сахаров заявлял о выходе из АН (потом он перенес этот срок на 10 мая, а после избрания Генсеком Горбачева — отказался от этого намерения)[899].

Но и в условиях изоляции Сахаров представлял для властей постоянную проблему — прежде всего внешнеполитического плана. Во время визита в Москву президента Франции Ф. Миттерана он на торжественном обеде в Кремле поднял тост за Сахарова, напомнив гостям, что очень многое в отношениях с Западом зависит от положения академика.

Последним каналом «на волю» для Сахарова оставались коллеги, изредка приезжавшие для научных бесед. Но они не участвовали в оппозиционном движении, хотя и были настроены фрондерски. В 1990 г. Е. Боннэр утверждала, что «третьей голодовки Андрея Дмитриевича (1985 г.) могло не быть, если б его коллеги нашли в себе силы выполнить его прямую просьбу… Но и в Москве, и в „заграницах“ коллеги молчали как партизаны»[900]. Речь идет о просьбе А. Сахарова В. Гинзбургу способствовать «активным коллективным действиям группы академиков и членов-корреспондентов в поддержку моей просьбы». «Вот уж поистине аберрация, свойственная, очевидно, и великим людям»[901], — комментирует Гинзбург. Академики вовсе не собирались поддерживать столь очевидно личное требование Сахарова о выезде его жены. У них не было недоверия к советской номенклатурной медицине, да и охоты из-за «мелочи» конфликтовать с властью. Особенно в условиях начинающихся перемен. Это же касается и зарубежной академической общественности. К тому же Сахаров попытался передать с коллегами нелегальные материалы, что вызвало их возмущение[902]. Академические ученые не собирались играть в подпольщиков, действующих в тылу собственной страны.

Убеждая Президента АН Александрова в необходимости разрешить выезд Боннэр, Сахаров писал: «Я хочу и надеюсь прекратить свои общественные выступления. Я готов к пожизненной ссылке. Но гибель моей жены (неизбежная, если ей не разрешат поездку) будет и моей собственной гибелью»[903].

Накануне прихода к власти Горбачева режим был как никогда близок к политической монополии.

16 апреля 1985 г. Сахаров начал новую голодовку. 21 апреля он был принудительно госпитализирован и снова подвергнут насильственным кормлениям. Все это проходило под аккомпонимент апрельского пленума ЦК КПСС. Голодовка продолжалась с двухнедельным перерывом до 23 октября. Интересно, что именно в это время изоляция Сахарова достигла максимума. По словам Б. Альтшуллера «никто не знал, что происходит в Горьком»[904]. В июле ООН официально объявил Сахарова пропавшим без вести.

Горбачев был заинтересован в улучшении международного климата, и это делало неизбежным улучшение положения Сахарова. В сентябре Сахаров был проинформирован, что с его письмом о критическом положении, в котором он находится, ознакомился Горбачев.

При обсуждении вопроса о выезде Боннэр на Политбюро победила точка зрения Н. Рыжкова: «Я за то, чтобы отпустить Боннэр за границу. Это гуманный шаг. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но у нас появится возможность влияния на Сахарова»[905]. В конце октября Боннэр было разрешено выехать в США для лечения, и 25 ноября она уехала из Горького. Как и следовало ожидать, ее поездка превратилась в агитационный тур. Заверения Сахарова не оправдались.

«Уже в 1984 г., приехав в отпуск из ссылки, я застал диссидентское движение разрушенным. Люди эти существовали, продолжали жить, но среда исчезла»[906], — вспоминает Г. Павловский. Посадки 1982–1983 гг. добили диссидентское движение и надломили многие характеры. Горстка оппозиционеров, державшая на своих плечах инфраструктуру диссидентства, устала быть героями. Наступление властей, а затем начавшаяся либерализация были хорошими поводами отойти от общественной деятельности для тех, кто устал, перерос максимализм, считал, что уже достаточно сделал для дела свободы. Люди, слишком далеко оторвавшиеся от отечественной почвы, после освобождения предпочитали эмиграцию. Лишь немногие, в том числе А. Сахаров, С. Ковалев и другие «политические долгожители» современности были готовы продолжать борьбу в новых, революционных условиях. Это предполагало поиск взаимопонимания и известного компромисса с меняющейся советской действительностью.

Когда Перестройка откроет перед общественным движением новые возможности, большинство диссидентов останется в стороне от активной деятельности. И те, кто вернутся к оппозиционной жизни, сделают это после того, как неформалы сделают процесс необратимым.

Диссидентское движение было разгромлено, но оппозиционно настроенные люди не переставали искать друг друга. Им оставалось воспроизводить подполье. Часть новых участников движения, напротив, вернулась к подпольным формам работы. «Им просто неизвестно, что подпольные кружки были довольно широко распространены в СССР с середины 50-х годов и до середины 70-х и за 20-летие не оставили по себе никакого следа, что это — пройденный этап, не оправдавший себя»[907], — считала Л. Алексеева. Но изменилась обстановка, и новые кружки не были изолированными, как в 50-е гг. Сосредоточившись на удушении открытого диссидентского движения, КГБ упустило большую часть подпольщиков из виду — ведь они не провоцировали международный скандал и не имели пока значительной периферии. Но через подпольные кружки прошли многие участники общественного движения второй половины 80-х гг. Здесь они осмысливали окружающую их действительность, а иногда и приобретали первый политический опыт. В. Корсетов вспоминал о кружках того времени: «В 1980–1984 гг. я участвовал в „сходках“ остатков разбитой группы „Поиски“ (С. Белановский, И. Вербицкий и др.). Заходили В. Найшуль и Г. Пельман. У них сохранилась огромная библиотека самиздата. Они научились конспирироваться, и поэтому идейная работа в этой среде арестами не прерывалась. Эта группа придерживалась ориентации на „капиталистический путь развития“. Они оказывали юридическую помощь менее опытным группам, например — группе „молодых социалистов“, наделавших к этому времени уже множество ошибок. Организовывались семинары с участием интересных людей с Запада. Это было интересно как для нас, так и для них, поскольку мы пытались донести до них реальную картину нашей жизни. Участники семинаров действовали очень осторожно, и КГБ не вмешивалось. Эта была питательная среда, которая постепенно обрастала людьми. Налаживались неформальные связи. После возвращения „молодых социалистов“, с 1984 г. начались семинары Кагарлицкого. Там появился М. Малютин. На всех этих семинарах главной темой была проблема альтернативы тому, что существует — капиталистическая, социалистическая»[908]. Эти люди потом будут организовывать политические неформальные группы времен Перестройки.