— Вы его маму видели? Вчера показывали по «Евроспорту»... Типичная Хайка с Подола!.. Только причесана и одета во что надо...

— А папа Бори?! Папу вы заметили? Он же вылитый Изя Майзель, который жил с нами еще в «Хаймухе»! Ну, хозяин Мурзика!.. Мурзик! Что ты молчишь, что?! Отец Беккера похож на твоего Изю?

Мурзик, старый, толстый, обожравшийся киевский Кот, нехотя говорил:

— Ну, есть небольшое сходство... Есть. В конце концов, все евреи похожи друг на друга. А шо такого?..

Лично мне, как питерскому Коту, на это было абсолютно наплевать. Но Беккер действительно был одним из лучших в своем деле на всем земном шаре.

И все немецкие газеты и телевизионные программы кричали про него что вздумается. Лишь бы имя упомянуть! Фотографии разные печатали, за которые иногда фотографу не грех было бы и рыло начистить...

Так вот, у Бориса Беккера была жена — Бабе. С темным цветом кожи. Казалось бы, что тут особенного? Все равно как если бы я влюбился в Сиамскую Кошку. Просто другая порода. Но многие журналы и газеты сильно упражнялись по этому поводу.

А мой Фридрих фон Тифенбах, глядя однажды на экран телевизора, где показывали Бориса с женой Бабе, тихо и горестно мне сказал:

— Вот, Кыся, пример не только спортивного, но и гражданского мужества. Это все вранье, что мы, немцы, вытравили из себя расизм. Мы его упрятали до поры до времени поглубже. А он нет-нет, да и выплеснется из нас зловонными брызгами!..

И Фридрих прочитал мне заметку из «Бильда», где описывается попытка взорвать тоже очень симпатичную полунегритянку — телевизионную звезду Арабеллу. Только потому, что она не чистокровная немка.

Но когда Тимур открыл своим ключом дверь квартиры и навстречу нам вышла его американская полицейская мама — в джинсиках и какой-то широченной домашней кофте без воротника, — я малость прибалдел!..

Я видел в своей жизни много красивых Женщин — и белых, и не совсем... К примеру — та же Бабе Беккер или эта теле-Арабелла!.. Они по-Человечески были очень даже красивыми и симпатичными.

Но пусть они заранее меня простят — все они, белые и темные, ни в какое сравнение не шли с Тимуровой мамой!

Сужу об этом не со своих Котовых позиций, а пытаюсь посмотреть на нее глазами нормального Мужика. То есть оценить Женщину по ее чисто Человеческим параметрам. Мне это иногда удается...

Так вот, возвращаясь к своему прибалдевшему состоянию, спешу сообщить, что таких красивых Женщин со смуглой кожей я и среди абсолютно белых не видел. И честно признаюсь, тут же подумал о своем Шуре Плоткине. Вот бы ему такую...

— Привет, ма! — прямо из двери заорал Тимур. — Не сердись, мы немножко задержались...

— Мистер Тим Истлейк, — со сдержанной яростью тихо произнесла полицейская Мама. — Извольте немедленно посмотреть на часы!..

* * *

Тимур уже давно дрых без задних ног в своей комнате, взяв с меня слово, что ночевать я буду только у него, а мы с Рут, абсолютно по-российски, сидели в кухне-столовой и трепались о том о сем, пока Рут не заметила, что у меня стали слипаться глаза...

* * *

После того как мы с Тимуром ввалились в квартиру в одиннадцатом часу вечера по нью-йоркскому времени, у нас с Рут не было Контакта всего первые десять минут. И то только лишь потому, что я сидел в рюкзаке, а Рут безостановочно крыла Тимура на чем свет стоит за то, что тот, задерживаясь в порту, не позвонил ей и не предупредил, что у него все в порядке и он скоро приедет домой.

С моей точки зрения, ругань была абсолютно справедливой. Судя по тому, как реагировал на это Тимур, он считал так же, как я. В качестве признания своей вины Тимур даже порывался чмокнуть Рут в щеку, чего мальчишки обычно делать не любят.

Я тихо сидел в рюкзаке, выставив наружу только один глаз и одно ухо, и ни во что не вмешивался. Хотя был целиком на стороне Рут. Уж домой позвонить мог бы, засранец!

Наконец Рут выдохлась. Я почувствовал, что она неожиданно поняла всю бесполезность сиюсекундных педагогических упражнений, ибо голова Тимура сейчас забита чем-то невероятно важным для него и ничего извне Тимур достаточно четко воспринимать не может.

Тимур слишком был занят ее предстоящим знакомством со мной, и все гневные слова Рут, обращенные к нему, пролетали мимо него. Рут это отчетливо просекла, сама поцеловала его куда-то в макушку, повернулась к огромному холодильнику величиной со средний белый автомобиль, вертикально поставленный на задний бампер, и стала вытаскивать из него всякую разноцветную жратву.

— Ма... Только не пугайся!.. — чуточку подрагивающим от волнения голосом начал Тимур. — Я хочу познакомить тебя с Мартыном. Это говорящий Кот...

— Поздравляю, — спокойно ответила Рут. — Завтра мы с утра смотаемся к моему психоаналитику и...

— Ма-а-а! — испуганно заорал Тимур. — Я клянусь тебе!.. Мартын, вылезай и скажи ей!.. А то она меня действительно завтра отведет к психиатру!

Я быстренько прилизался, наспех привел себя в относительно пристойный, после рюкзака, вид и неожиданно для самого себя заговорил хоть и по-шелдрейсовски, но до отвращения туповато-официозно:

— Здравствуйте, миссис Истлейк. Я настоящий русский Кот. Мартын Плоткин. Но вы можете называть меня просто Кыся.

Наверное, на меня подействовало еще и то, что я впервые в жизни разговаривал с Женщиной, служащей в американской полиции.

Мне жутко хотелось понравиться этой бабе, но я отчетливо понимал, что весь мой трюковой арсенал для произведения хорошего впечатления при первом знакомстве — от «задушевного» мурлыканья до идиотских прыжков вверх со всех четырех лап — способен поразить воображение только очень невзыскательных Типов. Здесь все эти штуки-дрюки не пройдут.

Наверное, еще одно обстоятельство сделало меня таким зажатым — это цвет кожи Рут Истлейк.

На расстоянии безумно легко чувствовать себя этаким широким и либеральным (Шурино выражение) интернационалистом, для которого цвет кожи или принадлежность к другой расе якобы не имеет никакого значения!

Хреновина все это. Имеет. Еще какое значение имеет.

Ты остаешься зажатым до тех пор, пока ИСТИННО не перестанешь замечать эту разницу — между собой и, предположим, той же Сиамской Кошкой. Или Длинношерстной Шильдпатт. Даже и не знаю, как это перевести на русский... Ну, у нее еще такая морда сплюснутая — блином. Как у монгола. У Шуры был приятель — монгол алкоголик, но жуткий деляга. Он нам откуда-то иногда продукты доставал по дешевке. Так вот, эта Шильдпатт — вылитый монгол! А шерсти на ней столько, что пока доберешься до нужного тебе места у нее под хвостом — пять раз вспотеешь и уже трахаться не захочешь!..

Может, оттого, что я впервые лично столкнулся, прямо скажем, с не очень белой женщиной, я и представился ей так безлико и бездарно? Может, отсюда и вся эта скованность?..

Правда, это дурацкое состояние у меня сразу же и прошло, как только Рут протянула мне руку и счастливо расхохоталась: