— Ты скоро кончишь? Ну сколько можно?.. Спать же хочется.

Наши, российские, боясь лишний раз забеременеть, обычно вопят:

— Только не в меня! Только не в меня!..

Каждое государство имеет свои сексуально-национальные особенности. Поэтому я старался не обращать внимания на стенания моей Первой Американской Партнерши, все время повторявшей одно и то же, явно восточное имя — Вагиф.

У меня даже мелькнула мысль — может быть, здесь так называют некое Божество, покровительствующее американским Котам и Кошкам во время их соития...

Кончил я достаточно обильно и бурно. Сказалась невозможность сойти на берег в канадском порту Сент Джонс из-за Крыс, как утверждал мистер Чивер — «величиной с поросенка».

— И что же это за Вагиф? — лениво спросил я, снова приводя себя в порядок.

Грязно-беленькая Кошечка, нафаршированная мной минимум семью котятами в будущем, изумленно посмотрела на меня и еле вымолвила:

— Ты не знаешь Вагифа?!

— Не-а, — легкомысленно ответил я, уже взбираясь на дерево.

— Ой-ой-ой... — только и сказала моя Первая Американочка.

Когда я перепрыгнул с дерева на наш подоконник и просунул голову в кухню-столовую, то сразу увидел Рут, стоящую у окна со встревоженным лицом. На ее плечи была наброшена короткая теплая полицейская куртка с меховым воротником.

— Черт побери! Где тебя носило?! — обеспокоенно спросила она. — Оттуда еще такой холод... Я уже не знала, что и подумать!

— Пока искал подходящее место, пока то-се, пятое-десятое... — уклончиво ответил я. — А чего ты разнервничалась? Что со мной, взрослым Котом, могло случиться?

— Да что угодно! Это Нью-Йорк — банды брошенных и одичавших Котов и Кошек, бродячие собаки!.. Полчища крыс, от которых вообще спасения нет! Разные маньяки, обожравшиеся наркотиками. Уж за восемь лет работы в полиции я такого насмотрелась, что... Могу тебе по секрету сказать, что я вопреки всему тому, чему меня учили в университете и в Полицейской академии, собственноручно снабдила Тима телескопической полицейской дубинкой, чтобы он хоть как-то мог себя защитить. Это было абсолютно непедагогично, но мне наплевать на всю педагогику мира. Мне мой ребенок дороже!..

Рут решительно опустила окно и сбросила теплую куртку на стул:

— Идем к Тиму. Я там тебе уже все приготовила.

Невысокая, но широкая картонная коробка, сохранившая неясные вкусные запахи, была выстелена старым одеяльцем, сложенным по размерам коробки. Рядом стояла пластмассовая плошка с чистой водой.

Эта коробка с одеяльцем ну точь-в-точь повторяла мою старую ленинградскую коробку с одеялом, в которой я спал первые три года — все свое детство и отрочество, пока окончательно не переселился в любимое кресло Плоткина.

Шура называл ту коробку с одеялом — «Лежбище Котика»...

Я благодарно потерся рваным ухом о ноги Рут, попытался мурлыкнуть, но, как обычно, ничего, кроме хриплого мява, у меня не вышло. Однако моя благодарность была понята и принята, и, пожелав мне спокойной ночи, Рут затворила за собой дверь.

Впрыгнул я в коробку, улегся, устроился там, еще какое-то недолгое, наверное, время прислушивался к сонному сопению Тимура, а потом...

...а потом смотрю — Шура Плоткин лежит!.. На таком высоком каменном столе...

И у него на ноге, у самой ступни, картонный номерок привязан.

А вокруг на таких же столах лежат, кажется, Люди. Только уже прикрытые простынями. И тоже с номерками на лапах... То есть на ногах. И вроде бы все они уже мертвые...

А Шура — живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника...

Я оглянулся — огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах — лед, на полу — лед... Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю... Скольжу, скольжу, царапаю лед когтями, еле-еле продвигаюсь!..

— Шура!.. — кричу я. — Шурочка, это я — Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай...

А Шура мне так спокойненько-спокойненько и говорит:

— А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползешь так доползешь, нет так нет. Какая разница?

«Господи!.. Что он говорит?!» — думаю.

А сам ползу по льду, когти срываются, и почему-то надо все время вверх ползти! И зацепиться не за что... И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!..

— Ты бы накрылся чем-нибудь, Шурик! — кричу я ему. — Холодно же!..

— Мне накрываться нельзя, — отвечает Шура и поднимает подол рубахи.

А на груди у него — от горла чуть ли не до пупа — страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когда-то зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какими-то толстыми веревками с большими узлами... И все это в запекшейся крови. И концы веревок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!..

— Мамочки родные!.. — в ужасе кричу я. — Что же это?!

А Шура так усмехается и говорит:

— Да так... Здесь, в Америке, старичок, это плевое дело — сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно.

Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю:

— А это кто, Шурик?..

— А это разные... Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенес.

Я-то в этом во всем ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может... И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало что-то предпринять! А что — понятия не имею...

Шура, видать, просек мое смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере:

— Не боись, Мартышка! Все будет — нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял — оказывается, можно и без сердца. В чем-то даже удобнее — никого не жалко, никто тебе не нужен...

А я все, дурак, лезу и лезу наверх по гладкому льду...

— И Я тебе не нужен?! — шепчу я обессиленно и скатываюсь по ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз...

Слышу, Шура оттуда сверху усмехается и говорит мне:

— А это как у тебя с хеком, Мартынчик. Долго не ел. Отвык. За это время попробовал рыбки. А оказалась лучше хека раз в сто! Так и с нами — сколько мы с тобой не виделись? Несколько месяцев. Я вот тоже раньше думал — как это я смогу без тебя прожить?.. А выяснилось, что могу. И очень даже неплохо.

— Шура... Шурочка!.. Я же к тебе через весь мир добирался!.. — бормочу я и плачу, плачу, плачу...

А Шура так вежливо-вежливо говорит мне:

— Извини, старичок, но это уже твои проблемы.

И тут я понимаю, что мне никогда не взобраться по этой ледяной горке, никогда не приблизиться к Шуре!.. Вот теперь уже просто нет сил.