Четвертая камера находилась в самой утробе старой части крепости. Длинное, как тоннель, помещение со сложенными из массивных базальтовых блоков стенами и сводчатым потолком освещалось одной-единственной лампочкой. Конвоиры стволами винтовок подтолкнули Пендергаста к стене, заставили широко расставить руки и ноги и закрепили их во вмонтированных в стену железных браслетах.

Под контролем Шермана они тщательно проверили надежность креплений, затем выключили свет и вышли из камеры, закрыв за собой тяжелую железную дверь. Лишь слабый отблеск света проникал в камеру через смотровой глазок в двери, но вскоре и он погас, когда глазок прикрыли заслонкой.

Наступила полная темнота.

Пендергаст прислушался. Солдаты остались стоять за дверью, он различал их голоса, стук шагов. Больше ничего не удалось уловить: мешал отдаленный гул мощных генераторов и еще какой-то звук, доносящийся снизу, — возможно, движение магмы в недрах потухшего вулкана. Он ощутил слабое, но отчетливое дрожание стен и потолка, словно вся крепость вибрировала в унисон гигантскому камертону, расположенному глубоко под землей.

Пендергаст стоял в темноте, прикованный цепями к стене, и слушал. А еще он размышлял. Обдумывал то, что сказал Фишер.

Через час Пендергаст услышал шаги. Тяжелый засов со скрежетом отодвинулся. Дверь открылась, и в камеру хлынул свет, очерчивая силуэты двух людей, стоящих на пороге. На мгновение они слились в один, затем посетители шагнули вперед, и их контуры разделились. Под потолком вспыхнула лампочка, и Пендергаст смог наконец разглядеть Фишера и Альбана.

Альбан. Настоящее лицо Альбана, без грима, косметики и прочих ухищрений.

Он действительно был очень похож на Тристрама, но в его чертах отражался совсем другой, противоположный характер. Уверенный в собственных силах, обаятельный, слегка высокомерный и самодовольный, Альбан держался с ледяным спокойствием и отрешенностью от всех чувств и страстей.

Во многом он больше, чем Тристрам, походил на отца. Впрочем, Пендергаст с горечью и волнением отметил, что глаза и рот достались сыну от матери. Но чем дольше он вглядывался в бледное скуластое лицо с высоким лбом, фиолетово-голубыми глазами, светлыми волосами и четко очерченным ртом, тем острее чувствовал в парне какой-то изъян. Странную пустоту, зияющую брешь в том месте, где должно быть сердце.

Только после этого Пендергаст обратил внимание на одежду сына: чистую свежевыглаженную рубашку, полотняные брюки простого покроя на широком ремне и крепкие кожаные ботинки ручной работы. Этот наряд резко отличался от элегантного дорогого костюма Фишера, его золотых часов, перстня и зажи галки.

Наконец Фишер заговорил:

— Агент Пендергаст, позвольте познакомить вас с вашим сыном Альбаном.

Альбан стоял рядом и внимательно смотрел на отца. По выражению его лица трудно было определить, что чувствовал юноша в этот момент. Он полностью контролировал свои эмоции.

— Привет, отец, — произнес он низким приятным голосом, без того резкого акцента, с каким говорил Тристрам.

Пендергаст не ответил.

В дверь громко постучали.

— Заходите, Бергер, — сказал Фишер.

Низкорослый, очень худой мужчина с острым подбородком зашел в камеру, держа в одной руке медицинскую сумку, а в другой — складной столик. Следом за ним один из солдат привел Эгона, подталкивая его стволом винтовки. Жесткие волосы провожатого были взъерошены, лицо побелело от испуга. Взгляд казался затравленным.

Солдат закрыл дверь и встал возле нее с оружием наготове. Фишер подождал, пока Эгона прикуют к стене таким же образом, как Пендергаста. Затем снова повернулся к агенту.

— Полагаю, вы тоже в какой-то степени одержимы жаждой научных знаний, — заявил он. — И в этом смысле мало отличаетесь от нас. Не хотите поделиться своими наблюдениями? Или задать какие-то вопросы? Потому что, как только мы начнем, у нас уже не будет возможности поговорить.

— Где Тристрам? — спросил Пендергаст. — Он жив?

— Тристрам? Значит, der Schw? chling получил от вас имя? Как мило, по-домашнему. Если вы имели в виду Сорок седьмого, то он, разумеется, жив. Ведь он носит в себе запасные органы для Альбана. По этой причине — и только по этой — он для нас очень важен. Не беспокойтесь, он благополучно вернулся в свой загон. Мгновения свободы сделали его непослушным, но теперь он заново приручен и ведет себя хорошо.

Фишер немного помолчал.

— Мы выкрали его и вернули обратно по трем причинам. Во-первых, нам необходим донор для Альбана. Во-вторых, мы были уверены, что вы отправитесь за ним, как мотылек летит на огонь. И в-третьих, самое важное: успешное похищение Сорок седьмого из вашего дома, из-под вашей опеки стало эффектной точкой в завершающем этапе нашего эксперимента. Замечательная экономия сил и средств. Как это сказать по-английски: сбить трех птиц одним камнем?

— Завершающий этап эксперимента? — бесцветным голосом повторил Пендергаст. — Я уже слышал от вас эти слова. Вероятно, речь идет о том, что вы называете бета-тестом?

В первое мгновение Фишер выглядел удивленным. Но вдруг улыбнулся:

— Превосходно. Да, я говорил о бета-тесте.

— В чем именно он заключается?

— Вы, конечно же, сами догадываетесь. Более полувека мы шли по стопам докторов Менгеле и Фауста, продолжая их великий эксперимент с близнецами.

— Тот, что начинался с бесчеловечных опытов над заключенными концлагеря, — уточнил Пендергаст.

— Да, он начинался еще во время той злополучной войны, но мы продолжили его здесь, в Бразилии. И успешно завершили, в некотором смысле благодаря вам.

— И каково же научное обоснование вашего эксперимента? — холодно поинтересовался Пендергаст.

Фишер почесал подбородок:

— Теоретически все очень просто, но чрезвычайно трудно осуществимо на практике. Суть в следующем: после первого митоза[404] зародыша две дочерние клетки разделяются и продолжают развиваться обособленно, в конечном итоге приводя к появлению абсолютно идентичных близнецов. Но когда эмбрионы достигают стадии морулы[405], начинается по-настоящему тонкая работа — процесс обмена генетическим материалом между эмбрио нами. Один зародыш получает весь полезный материал от другого, а тому достается все ненужное.

— Но если они идентичны, откуда могли взяться различия между эмбрионами? — спросил Пендергаст.

Улыбка озарила лицо Фишера.

— Ах, мистер Пендергаст, вы точно сформулировали главную проблему, с которой наши ученые боролись много лет. Человеческий геном содержит три миллиона пар оснований. Даже у идентичных близнецов встречаются дефекты: неточные копии, нарушения последовательности ДНК и тому подобное. Мы увеличиваем вероятность возникновения мутаций, предварительно слегка облучив неоплодотворенную яйцеклетку и сперматозоиды. Не настолько, чтобы из них родились уроды, но достаточно, чтобы получить отличия, которыми можно обменяться на генном уровне. Таким образом, вместо грубого и произвольного смешения генов, как это происходит в природе, мы сможем создать человека, соответствующего строгим техническим требованиям.

— А что будет с «плохим» эмбрионом?

— Ничего страшного. Из этого эмбриона тоже вырастет ребенок. Ваш… э-э… Тристрам — прекрасное тому подтверждение. —