Он чувствует усталость своих людей, каждый щит тяжелее мельничного жернова, каждый топор, меч и копье едва возможно поднять для удара. Они сражаются три дня и три ночи без передышки, поддерживаемые одной лишь Волей. Но даже Воли может не хватить.

И когда ему приходится заставить их отступить еще на пять шагов, он их чувствует. Дрожит земля. Трясется, словно в лихорадке. И в той дрожи – гром, грохот и топотанье. Десять тысяч тяжелой кавалерии несутся дорогой между взгорьями и ударют во фланг атакующих. Ланвэе – Белая Стрела опередил остальных, чтобы помочь обороняющимся.

Соскучились? Тот шлет в ответ ироническое отрицание. Скучать? За куском собственной души?

С чего бы?

Он не сумел устоять на ногах. Внезапно что-то случилось с полом, двинувшимся ему навстречу, а то, как вор об него грянул, должно было войти в легенды. Как будто кто-то одним движением перерезал ему все сухожилия. Сушеное мясо и теплая вода вырвались из его желудка через полуоткрытый рот.

Что с ним, на милость Матери Богов, происходит?! Сила, бьющая от этого засранца, втолкнула его прямо в объятия… чего? Эти воспоминания были другими. На этот раз он не ощущал холодной, прошитой презрением ненависти, не чувствовал жажды убийства. Теперь перед ним была обычная, нормальная битва, которую надлежало выиграть, но в которой смерть каждого человека имела значение. На этот раз… он жалел каждого убитого, Волю использовал только как моральную поддержку, а не как инструмент для ломания духа, а люди сражались и гибли… ради него.

Клинок, дотрагивающийся до его затылка, был горяч, словно едва вынутый из горна.

– Так я и думал. – Голос, казалось, заполнял весь склад. – Ты не обычная сточная крыса. Но кто? Что прицепилось к тому куску дерьма, который ты зовешь душой? Кого ты приволок из-за Мрака? Ах, будь у меня побольше времени, – я бы с тобой поработал так, что ты выплюнул бы легкие, пытаясь ответить на все мои вопросы. Встань!

Альтсин внезапно обрел власть над конечностями. И вдруг понял, что не чувствует ни ошеломления, ни усталости, ни тупой боли от сломанных ребер. И что видит окружающую парня мягкую ауру, как будто бы тот исходит паром.

Он встал медленно, тяжело дыша и покачиваясь. Потянулся к завязкам плаща. Одно движение – и он держал его в руках, свернутым в рулон. В тот самый миг с крыши донесся протяжный предупредительный окрик. Самое время.

– Вижу, что и остальная портовая падаль решила искать славы в битве. – Юноша стоял в трех ярдах от него, вынутый из-за спины меч он держал в руке, отведя его чуть в сторону. – Это даже лучше, чем я мог надеяться, одним ударом справимся с большинством из них.

Альтсин отхаркнул и сплюнул ком липкой, кислой слюны. Видел его. Видел его. Не просто как силуэт, освещенный дрожащим пламенем. Отчетливо видел, будто при полуденном солнце, каждое движение лица, тень на дне зрачков, сжимающуюся на рукояти ладонь.

– А отчего тебе пришло в голову, – он едва узнал собственный голос, – что им нужна хоть какая-то слава? Это бандиты, воры и убийцы. Они пришли сюда, чтобы убить нечто, выдающее себя за анвалара.

Григхас все еще сидел неподвижно, словно приклеенный к стулу. Молодой дворянин отмахнулся легкомысленно:

– Прежде чем они поймут, в каком из складов мы пребываем, прибудет наше подкрепление.

Да, это имело смысл. Занять несколько складов, заставить Цетрона штурмовать их один за другим, а потом напасть на его ослабленные силы. Хороший, солидный, солдатский план. Совершенно в стиле бывшего военного, такого как граф. Это объясняло, почему Варница казалась покинутой. Остальные Праведные и бо́льшая часть городской стражи наверняка скрывались либо у ее границ, либо в одном из дальних складов.

– А когда меня сюда вели, то этот прекрасный, за милю заметный плащ я надел, лишь чтобы уберечься от вечернего бриза? – Альтсин тряхнул тканью, что держал в руке. – И если уж мы заговорили о бризе… Знаешь ли ты, что тяжелые баржи вплывали в здешние каналы чаще всего вечером? Веющий с моря ветер облегчал им это. Или те веревочки и цепочки, которыми вы перегородили каналы, удержат разогнанную баржу длиной в сто футов?

Григхас заскулил что-то и кинулся к нему, поблескивая удерживаемым в руке кинжалом. Альтсин уклонился, ударил с полуоборота нападающего в колено и добавил крюком в висок. Анвалар рухнул на землю, будто кипа тряпья.

Юноша даже не вздрогнул, и вор понял, что теперь именно его оценивают и взвешивают.

Крики на крыше раздались с удвоенной силой. Что-то огромное ворвалось меж складов. Гигантский объект двигался неторопливо, сдирая слой водорослей и ракушек со стен канала.

А потом в забаррикадированные ворота грянул божий кулак. Уже после первого удара раздался отзвук трескающегося дерева, а прибитые изнутри доски посыпались обломками и гвоздями.

– Они поставили на баке таран. Толстый все же умеет поймать врасплох, ты не думаешь? – Альтсин махнул рукою и бросил свернутый плащ в ближайшую корзину с огнем. Сыпанули искры, огонь окрасился глубоким пурпуром.

Внезапное сужение зрачков, дрожание ладони, стискивающей рукоять, и почти незаметный перенос тяжести тела вперед. А потом меч, чертящий в воздухе размашистый полукруг и направляющийся прямо к его голове. И рука вора, идущая навстречу клинку.

Он поймал острие правой рукой примерно на середине, сталь приклеилась к ладони, клинок поцеловал ее мягко, безболезненно, вторая ладонь выстрелила вперед и перехватила меч пониже, прямо у эфеса. Он дернул вверх, вырвал оружие из рук пойманного врасплох Праведного, приподнялся на цыпочки и сверху, словно был рыбаком, что охотится гарпуном, ударил его прямо в лицо навершием меча.

Нос сломался, превратившись в кровавую лепешку, губы взорвались. Дворянчик схватился за лицо, крик превратился в хрип и стих за сломанными зубами. Альтсин подбросил меч вверх, плавно, словно тренировался с рождения, перехватил его в воздухе и крутанул восьмерку. Клинок не танцевал вокруг него. Клинок и был – им, частью тела, куском воли, души, единством. Он взглянул на стонущего юношу. Окружавшая того аура больше не выглядела пугающе, исчезло ощущение обессиливающей Мощи. Ночью свеча может сойти за солнце, но днем…

Нужно убить его медленно… отрубить ладони… потом стопы… кастрировать… вырезать глаза и язык… сорвать несколько полос кожи…

А потом оставить – пусть его найдут. Пусть боятся.

Он облизнул губы, ощущая солено-железистый привкус. Что-то липкое и горячее потекло по щекам.

Выпад и укол, парень все еще держал руки у лица, но хрипел, пытаясь выкричать из себя боль, острие ударило над солнечным сплетением, пробило кожаную куртку, рассекло сердце и вышло из спины.

Нет. Если убиваешь, то делай это быстро.

У него в голове словно столкнулись два морских дромона.

А может, это был треск выламываемых ворот и рык сотен людей Цетрона, штурмующих склад?