— Не уверен, что понимаю твою мысль.

Она улыбнулась.

— Не волнуйся, Аринбьёрн. У тебя для этого нет никаких причин. — Она, не оборачиваясь, показала Киспингу знаком, чтобы тот снова наполнил рог для гостя. — Просто вспоминай вслух. Пусть слова текут свободно. Это, может быть, откроет, — она понизила голос до кошачьего мурлыканья, — что-нибудь, не замеченное другими, даст увидеть наяву нечто, подобное тому, что порой приходит к нам в сновидениях.

— Что ж, я… — Аринбьёрн принял у слуги рог и сделал добрый глоток. — Боги… э-э-э — святые знают, что я вовсе не прорицатель, не волшебник какой-нибудь, а простой человек.

— Этого вполне достаточно. — Человек, который был близок к Эгилю Скаллагримсону. Он был обречен на то, чтоб ощущать, пусть даже и сам того не сознавая, дыхание, исходящее из того мира и входящее туда — мира эльфов, или ада, или… — неважно, как его называть, — и эта близость должна была оставить метку на его большой душе, метку, подобную шраму после обморожения, который когда-нибудь, спустя долгое время, отзывается приступами боли при прикосновении настолько легком, что здоровая плоть просто не ощущает его. — То, что мне нужно, это не какие-то колдовские штучки, не что-то запретное, а всего лишь более полное понимание того, как все происходило. — Как она намеревалась использовать свои знания, нисколько никого не касалось. — Да ведь разве не мои сыновья ходили в этот поход? Разве не мой сын погиб там? Раздели со мной мои чувства.

— Но как же, госпожа? — изумленно спросил он.

— Сядь поудобнее, наш старый друг. Пей. Говори.

Таким образом она мало-помалу вытягивала из него — она сама не знала толком, что ей было нужно — воспоминания о кручах прибрежных гор и фьордах, об ожидании ветра, об обмене вызовами на бой, о сражении, о том, как колебались весы удачи…

Постепенно она начала ощущать, видеть, понимать: то, что она вслепую предполагала, было правдой. Хокон вдыхал собственную радость сражения в своих людей, а те отвечали ему беззаветной любовью. Его нельзя было просто вытеснить из страны, как он сам сделал с Эйриком. Пока он жив, норвежцы не примут никакого другого короля. Зато его смерть должна оказаться для них сокрушительным ударом — если удастся сделать так, чтобы он умер.

Порча, яд… Нет, слишком далеко. Тем более что сейчас норвежские ведьмы и, возможно, даже норвежские боги внимательно присматривают за ним, хочет он того или не хочет, знает об этом или не знает. Кроме того, народ отвергнет ее сыновей, а те, в свою очередь, отвергнут ее самое, если она когда-либо свяжет их имена с сейдрами.

Впрочем, королева подальше спрятала свои мысли, наводящими вопросами направляя рассказ Аринбьёрна. И лишь когда подошло время вечерней трапезы, она отпустила его.

— Ты был более чем полезен мне, — сказала она. — Ты смог немного развеять мою печаль.

— Я счастлив, если мне это удалось, королева, — пробормотал он.

С этими словами он накинул на плечи плащ и вышел под дождь.

Она снова села и погрузилась в размышления. Ей казалось, что она погружена в непроницаемое темное облако. Хокон должен пасть в сражении, как Гутхорм и Гамли. Но как это сделать, когда у него, как и у его отца, победа, похоже, живет в крови?

За стенами все так же стенал ветер. Где они, те, кого она некогда, младенцами, прижимала к груди? Они умерли, не покаявшись в своих грехах, которых было отнюдь не мало, умерли с той же яростью, с какой жили. Один приветливо встретит их. В ее памяти всплыли слова последней поэмы, которую Даг сочинил в честь Эйрика. Но ведь они были христианами. Да или нет? Если бы только песня и бубен смогли слить их воедино с землей и небесами… но это она оставила в прошлом. Или нет?

Лучше будет, если сейчас она тоже пойдет в зал. Скоро там примутся за еду, а ведь она должна быть хозяйкой трапезы. По крайней мере, она сможет возвратиться сюда, когда невидимое солнце уйдет за горизонт.

При мысли о ночи в голове Гуннхильд вдруг неведомо откуда всплыла неясная, похожая на клочок тумана мысль.

Она выпрямилась в кресле.

— Киспинг, — громко позвала она.

Костлявая фигурка выросла из темноты и замерла перед нею.

— Да, моя королева?

— Я хочу, чтобы ты начал учиться стрелять из лука.

Ей редко удавалось видеть такое удивление на лице своего слуги.

— Что? Но, королева, я же не воин.

— В этом нет ничего срочного. И, не бойся, ты останешься на моей службе. И все же ты будешь упражняться в стрельбе. Возможно, я когда-нибудь сочту, что это может пригодиться.

Слуга прикрыл глаза.

— Как пожелает королева.

Нет, Гуннхильд самой совершенно не было ясно, чего же она желала. У нее было только внезапное предчувствие, которое могло иметь, а могло и не иметь значения. Но в любом случае она ощущала, что, когда ее сыновья снова пойдут против Хокона, то их будут тайно сопровождать ее заклинания.

Время шло своим чередом. Сыновья Гуннхильд ходили в набеги. Время от времени они тревожили Норвегию. Все остальное время занимались своими датскими имениями и хозяйством, лошадьми, ястребами, собаками и прежде всего своими кораблями. Они ездили в гости, принимали гостей, пировали, соревновались, веселились и во множестве плодили бастардов, которых, учитывая предупреждение матери, ни один из них не сажал себе на колени.

Гуннхильд не находила повторяющиеся однообразные сезоны тоскливыми, однако сильно тревожилась о будущем. Она много ездила по Дании, то в повозке, то водой, навещая своих сыновей, короля Харальда Синезубого и других знатных людей этой земли. Некоторых ей удалось очаровать, некоторые немного побаивались ее, впрочем тщательно скрывая это чувство; все поддерживали ее и Эйриксонов или, в худшем случае, не выступали против них в совете и на тингах.

В Ольборге Гуннхильд плела свою непрерывно разрастающуюся сеть, назначением коей была ловля новостей из самых дальних мест; впрочем, она получала их и обычным путем. Известия расходились по торговым путям, протянувшимся на запад до Исландии, на север до Финнмёрка и Бьярмаланда, на восток через Свитьёд до Алдейгюборга и Хольмгарда, на юг до Средиземного моря и Серкланда; на юго-восток через Киев, Миклагар, оседлавший залив Золотой Рог и его империю, и далее, в глубины Азии. Она пила знания — обо всем замечательном мире — с такой же жадностью, с какой герои в Вальхалле пили пиво асов. Она не рассчитывала получить от этого новую мощь; это было нужно только ей самой, ее свободно летящей мысли.

Судя по сведениям с Оркнеев, Рагнхильд все еще казалась довольной своим новым мужем ярлом Льотом, хотя так и не родила ему ребенка. Однако ему приходилось по необходимости часто надолго отлучаться из дома. Его брат Скули сбежал в Шотландию, где получил от короля титул графа. Оттуда Скули возвратился в Кэйтнесс, где собрал войско и провел его по проливам. Произошло жестокое сражение. Льот одержал победу, а Скули вернулся в Шотландию. Льот погнался за ним, задержавшись в Кэйтнессе, чтобы набрать там воинов вдобавок к собственной силе.