Молодой король ответил улыбкой.

— Как тебе будет угодно, мать. — Гуннхильд никогда не согласилась бы на то, чтобы какая-нибудь из его наложниц отобрала у нее хоть что-то из ее обязанностей по управлению хозяйством. — Спасибо за все, что ты сказала нам. — Что-то в этом же роде произнесли все остальные, присутствовавшие в комнате. И, не успела она переступить порог, как ее волки уже принялись увлеченно обсуждать свои волчьи дела.

Она пошла не прямо между домами, а выбрала окольный путь. Тут в общем-то не было нужды в охране: повсюду виднелись работавшие в полях люди, и у каждого свободного под рукой было копье. Местные жители часто видели, как она проходила этой дорогой, погруженная в мысли, о содержании которых они даже не пытались догадываться. Тропинка сначала шла через луг, где пасли домашнюю скотину, а дальше по ней ходили едва ли не одни только охотники, добывавшие зайцев и куропаток, ибо этот путь уводил к дольменам, а от них в болота, где, по общему признанию, обитали призраки.

Стоял прекрасный весенний день. В высоком небе, полном солнечного света, неторопливо проплывало несколько ярко-белых облаков, под которыми, неутомимо работая крыльями, летели к северу бесчисленные стаи. Мягкий воздух был полон ароматов и пения птиц. Зелень, совсем недавно чуть заметно оттенявшая ветви, подобно легкой дымке, быстро сгущалась в пелену, напоминавшую туман, которому скоро предстояло превратиться в море. На ветвях кустов сверкали капли недавно прошедшего дождя. Слабо утоптанная дорожка не успела размокнуть; на ней лишь кое-где поблескивали небольшие лужицы. Под дубом, на котором начала пробиваться первая листва — возле его корней Гуннхильд издали увидела цветущие анемоны, — стоял мужчина.

Большинство местных жителей не стало бы задерживаться здесь. Совсем неподалеку находился пригорок, увенчанный дольменом, большими грубыми камнями, густо обросшими лишайником — стены и крыша неведомо чьего логова. Те, кто осмеливался бы назначить здесь встречу, находились на виду у всех, но все равно оставались в одиночестве. Время от времени тут встречались, прогуливались, беседовали Гуннхильд и Брайтнот.

Увидев королеву, Брайтнот вздрогнул, но не сделал никакого неподобающего движения, лишь негромко позвал:

— Моя госпожа!

В этом восклицании отчетливо слышалась радость, но в то же время оно напоминало и мольбу нищего о милостыне.

— Приветствую тебя. Как я рада нашей встрече!

— Я ждал… я вспоминал… надеялся…

Конечно, песня, которую она пела, закрывшись в своем доме, незадолго до приезда ее сыновей, могла иметь к этому некоторое отношение. Но она и без того знала, что он будет помнить и надеяться.

— Можешь говорить свободно, мой дорогой, — ободрила Гуннхильд.

— С… с то-тобой… Это последний раз? — Он запнулся.

Она кивнула и ответила, словно в задумчивости:

— Да. Я ведь уже говорила тебе, что, если тебя и меня именно этой ночью никто не увидит, это может показаться подозрительным.

— Да. Конечно… Твоя честь превыше всего…

Завтра он должен был уехать с несколькими жителями Ольборга, направлявшимися в Орхус. Там снаряжался в плавание в Англию первый в этом сезоне кнарр. Киспинг по приказанию королевы уже приготовил священнику место на борту.

— И твоя… — Она вздохнула. — Но ведь нам удалось похитить несколько прекрасных часов, тебе и мне.

«Тебе удалось, — молча ответил его взгляд. — Что я мог поделать? Я мог лишь выполнять твою волю, моя госпожа, отдав в благодарность свою душу».

— Тем не менее всему приходит конец, — сказала Гуннхильд. — Мне никогда не удалось бы найти правдоподобного объяснения причины, по которой ты мог бы остаться здесь.

Священник заставил себя успокоиться.

— Ну, а я тем более, — он вздохнул. — Нет, я должен вернуться в Англию и испросить прощения у Бога. — Он уже дал ей клятву, что его исповедник там сохранит тайну. Помимо всего прочего, Брайтнот принадлежал к весьма знатному роду. — И ты, Гуннхильд, ты тоже…

— Но это был не такой уж страшный грех, не так ли? Можно сказать, обычный, и Христос в его милосердии так и отнесется к нему. Мы были счастливы и не причинили никому вреда… — Впрочем, тут королева заметила, что ее собеседник нахмурился, и быстро добавила: — О, я буду поступать так, как должно. — А как было должно, решала для себя она, и только она. — Желаю тебе счастья на всю жизнь, Брайтнот, — чуть слышным шепотом закончила она.

Некоторое время оба молчали. Вокруг громко и весело распевали птицы.

— А зачем ты хотел встретиться со мной сегодня? — наконец нарушила молчание Гуннхильд.

Щит, за которым он пытался скрыть свое потрясение, дрогнул.

— Я… я хотел попрощаться и поблагодарить тебя. Неужели мы и впрямь были не правы? Сначала я верил… но я больше не знаю, чему верить. Да поможет мне Бог. — Он перекрестился с таким видом, будто не сознавал, что делает. — И все же у меня такое ощущение… что ты исцелила меня… Но что же это была за рана?

Ей казалось, что она это знала. Однако говорить ему об этом было бы неблагоразумно. Она еще не до конца использовала его.

— Возможно, я помогла тебе взглянуть вперед на твою будущую земную жизнь. Иди, Брайтнот, иди с моим благословением. Поднимайся к высотам, достойным тебя; церковным, или мирским, или тем и другим — выбор за тобой. Найди достойную английскую деву, возьми ее в жены; рожайте детей и будьте счастливы. И пусть памятью обо мне останется только маленький огонек в твоей груди.

— О, моя королева… — Его голос сорвался.

— Не сомневайся, я никогда не забуду о тебе. Мне будет одиноко без тебя. — Она уже давно подумывала о том, как соблазнить другого мужчину. Но не сразу. Как бы осторожны ни были они с Брайтнотом, все равно кто-то что-то видел и слышал; даже появились осторожные слухи. Лучше всего было позволить им полностью затихнуть. Она одарила священника своими ласками потому, что могла получить от него гораздо больше, нежели простое удовольствие, хотя, конечно, ей было приятно. А теперь она вполне могла подождать, пока вновь наступит подходящее время.

А сейчас она ловко, как кошка, нанесла решающий удар.

— Если бы у меня было что-нибудь, что я могла бы хранить, время от времени вынимать из тайника, держать в руках, рассматривать и молиться, да, молиться за тебя…

— У меня нет ничего, что я мог бы дать, — помрачнел он. — Господи, было бы хоть что-нибудь…

По молодой траве пробежал легкий ветерок.

— О, но ведь у тебя есть то, что ты можешь оставить мне на память! — воскликнула она. — Хотя бы вот этот перстень.

Он опустил взгляд на серебряное колечко.

— Этот? Но… Но ведь это Хокон дал его мне много лет назад, прежде чем покинул Англию…

Она усилила нажим:

— Я знаю. Ты говорил мне. Я понимаю, как много это кольцо означает для тебя, невзирая на то, что случилось с тех пор. Но разве ты не понимаешь, какой великой ценой будет обладать для меня этот знак твоей любви? — Она посмотрела ему в глаза и не давала отвести взгляд. Ее слова стали жесткими, как сталь. — И это будет означать еще и то, что твоя душа наконец-то освободилась от отступника Хокона.