с чемоданчиком в руке и что-то взволнованно объясняет Серафиме Филатовне. Она слушала его весьма поощрительно.

— Нехорошо, — пробормотал Акульшин. — Нехорошо.

И сам не знал, повторяет ли прежнюю мысль или уже думает совсем о другом: Алексей Иванович старается вырвать у смерти больного, а жена его по-прежнему с молодым хирургом. Акульшин давно заметил, что они все время вместе. Уже закончили операцию?

Щекотин прощально махнул Серафиме Филатовне, бросился к «Скорой помощи». Схватил под локоть подбежавшую медсестру в белой косынке и вместе с нею полез в машину. Акульшин продолжал сидеть на скамеечке, пригретый солнцем, наслаждаясь тишиной и покоем.

III

Домой Алексей Иванович Ржанов возвратился через два с половиной часа, уже в рубахе-распашонке с короткими рукавами, в крупную пеструю клетку, в сандалетах, видневшихся из-под серых брюк. С ним был терапевт Сливковский — старик в белом халате и золотых очках, которого Акульшин видел входившим во двор.

Сразу стали обедать. На столе стояли запечатанная сургучом бутылка портвейна и начатая бутылочка наливки. Из-под колечек репчатого лука соблазнительно выглядывала залитая золотистым подсолнечным маслом жирная астраханская сельдь.

— Закусь аппетитная, — сказал Сливковский. — Вот только питие дамское.

Накладывая себе на тарелку салат из помидоров, Ржанов глянул на жену.

— Может, дала бы чего покрепче?

Говорил Ржанов таким тоном, точно между ними не было тяжелых подозрений, ссоры. На столе появился белый графинчик.

— Трудная была операция? — спросила Серафима Филатовна у терапевта.

— Вашему супругу и повелителю пришлось повозиться с язвой. Так что же, отче Алексий, — указал Сливковский на графинчик, — вонзим по единой?

Наполнив рюмки, Ржанов пояснил Акульшину:

— Спирт. Очищенный, медицинский. Из всех алкогольных напитков наименее вредный.

Мужчины чокнулись. Серафима Филатовна выпила портвейну.

Ел Ржанов быстро, с удовольствием, лицо его раскраснелось. Акульшин нерешительно, точно брезгуя, ковырял вилкой в закуске, а когда осушил рюмку, сморщился и выдохнул.

— Да, скажу я тебе, работенка у вас, — смущенно усмехнулся Акульшин. — Как тот дядя? Выживет?

— Пока говорить рано. Через недельку будет известно.

Видно было, что Ржанов очень устал, даже, казалось, осунулся. Вероятно, сейчас ему хотелось одного — отдохнуть.

«Наверно, не один пот сошел», — подумал Акульшин. Он вновь смущенно улыбнулся, собираясь заговорить о себе, но его перебил Ржанов, не знавший, что другу не терпится высказаться.

— Где Владлен Сергеевич? — поднял он глаза на жену. — Пригласила бы к столу. Я не совсем понял, что случилось. Кончил зашивать, мою руки — исчез. Вызвали куда?

Было ясно, что доктор чувствовал себя очень спокойно.

— Да, тебя не стали тревожить подробными объяснениями, — тоже ровным голосом, однако не глянув на мужа, ответила Серафима Филатовна и кивнула на Сливковского. — Николай Алексеич передал: из сельсовета позвонили, мальчик умирает. Несчастный случай, что ли, я так и не поняла. В общем срочное. Владлен захватил инструмент, и Семен повез его на «Скорой» в Лужки.

— А-а, — в нос протянул Ржанов и подставил жене тарелку, чтобы налила борща.

— Все потрудились, — покраснев и лицом, и шеей от выпитого спирта, сказал Сливковский. — За что и награждены семидесятиградусным нектаром и отменным обедом. А впереди, как было обещано, десерт — сиречь пулька.

— Я вот не выдержал, — смущенно улыбнулся Акульшин, наконец вставляя то, что давно его мучило и в чем не терпелось признаться. — Понимаешь, Леша, сильный запах крови…

— Бывает, — хлебая борщ, сказал Алексей Иванович. — Мы, врачи, через это прошли еще студентами.

Серафима Филатовна принесла из кухни жареную щуку на продолговатом, блюде. Ржанов налил по второй.

— Конечно, работенка у вас адовая, — ставя на стол пустую рюмку, проговорил Акульшин и помахал рукой у рта. — Усилия, что называется, гигантские, и за это медикам великая честь и слава. А в результате? Эхе-хе!

— Нельзя ли яснее? — не поднимая головы от тарелки, сказал Ржанов.

— А что тут неясного? — Акульшин отковырнул кусочек щуки и держал его на вилке, словно изучал. — Что? Ну, выздоровеет колхозник из Дунькина, которого ты оперировал, а дальше? Какой уж из него работник? Тяжести поднимать нельзя, все время за желудок будет хвататься… есть надо чаще, диету соблюдать. Нахлебник в государстве. Забыли попа Мальтуса? Перенаселение земного шара. Молодым скоро есть будет нечего, а вы стариков тянете.

— Я хоть паюсной икры поел, — сказал Сливковский и засмеялся. — До революции ее в московских ресторанах подавали в серебряных ведерках и под водочку закусывали прямо ложками. Хорошо шла.

— Опять старая сказка, — чуть пожав плечами, ответил Ржанов другу юности. — Не надоело?

Он взял ножом из баночки горчицу.

— Учти… канцелярский статистик: человечество всесильно. Вот уже индийские ученые вырастили сорт риса, который повысит урожайность в три-четыре раза. Мы в Советском Союзе зелеными посадками, орошением начали борьбу с засухой, пустыней, бесплодием. А возьми неисчислимые запасы Антарктики! Там и уголь, и нефть, и уран — целый нетронутый материк, и при помощи раскованного атома все эти богатства станут нам доступны. Придумают и другие чудеса. Давно идет битва за продление жизни человека. Тебе известно, что лишь пять процентов неандертальцев доживало до сорока, в редких исключениях — до шестидесяти лет? Во времена античности средняя продолжительность жизни измерялась двадцатью двумя годами. К началу прошлого века она возросла до тридцати семи, а сейчас уже семьдесят два. И это еще не предел. Так что оперированный нами колхозник из Дунькина будет считаться не стариком… а чуть ли не юношей. — Губы Ржанова тронула легонькая усмешка. — Вообще, Миша, тебе необходимо хорошенько отдохнуть, а то, еще лучше, жениться. Вот попроси ее, — кивнул он на жену. — Она живо сыщет невесту.

— Охотно, — вставила Серафима Филатовна, вновь не взглянув на мужа, словно не от него шло предложение, и повернулась к гостю. — Старшая сестра Женя Пальма. Прелесть!

— Оборони бог! — в притворном ужасе замахал руками Акульшин. — Возможно, в двадцать пятом веке человек моего возраста и будет считаться младенцем, я же чувствую себя весьма потрепанным и в семьянины не гожусь.

После обеда мужчины сели на веранде, расчертили пульку. Ржанов положил на стол колоду не новых, успевших потемнеть в обрезе игральных карт.

— По четверть копеечки? Вист ответственный. Сдаем на туза.

Солнце передвинулось на запад, к больничному саду, и уже заметно распухло, закраснелось. Длинные тени от раскидистых яблонь, густых высоких груш достигли середины большого двора. Бордовые георгины в середине клумбы словно бы начали накаляться. Мирно блестели стекла больничных корпусов, и казалось, что в палатах все спокойно, пациенты выздоравливают.

Со двора вошла Серафима Филатовна. В руках она держала петуха, глупо, боком глянувшего на игроков.

— Зарубить надо, Алексей. Заливное к обеду сделаю.

— Нет, нет. — Ржанов сделал такое движение, точно хотел отстраниться от жены. — Этого я не могу. Вот приедет Семен, он зарубит.

— Эх ты, —