По каждому из этих направлений были свои НИИ, свои специалисты, свои частные методики и обобщения. Надо отдать должное философам этого периода, которые горой стояли за творчество и категорически отрицали всяческие жесткие определения, теоремы, схемы, трафареты. Каждый человек мог наполнить тот или иной термин любым содержанием, разумеется, в рамках общепринятого и рекомендованного смысла: здесь можно было рассуждать, с чем-то не соглашаться, лучше всего с самим собой, можно было возражать, желательно по второстепенным вопросам, но все эти свободные операции производить непременно творчески и непременно в направлении смерти, а не жизни.

Так, тайный смысл слова «гуманизм» означал такую любовь и к ближнему, и к дальнему, и к среднему, которая непременно вела к гибели того, на кого направлялся гуманизм. Широко использовались для характеристики тех или иных глобальных явлений народные выражения. Так, синонимом демократии было словообразование «куча-мала». Ее смысл — любыми средствами оказаться наверху и давить тех, кто внизу, да так, чтобы они никогда не встали! Центральными терминами были все же «личность», «свобода» и «деятельность». Слово «личность», как указывали многие исследователи, всегда происходило от слова «личина», то есть маска, которую надевают, чтобы скрыть истинное свое лицо. Однако исследователи доказывали, что личина в значении "прикинуться кем-нибудь, притвориться" не соответствует глобальному смыслу этого термина, поскольку главное в личине — это оболочка, которая может быть не внешним, а внутренним образом наполнена любым содержанием. Применительно к человеку главными наполнителями всегда являются человеческие, точнее производственные, отходы. В двойственности природы наполнителей сказываются многоликие свойства личинообразований. Причем человеческое наполнение означает биологический фактор — жиры, кровь, жидкости, мышцы, белки, сахар, мясные продукты, включая и субпродукты, нервные ткани, электрические заряды, мистические свойства, кожный и волосяной покров. Что касается социальных факторов, то они, конечно же, не сводятся лишь к производственным отходам, но включают в себя ту систему социально-экономических закреплений, а также комплексы знаний, умений и навыков, которыми, как мешок старыми газетами, наполняется человеческая оболочка. Смысл человеческого бытия и состоит в том, чтобы наполнить до предела кожную емкость человеческими и производственными отходами, а затем в одно прекрасное время лопнуть, не выдержав тех или иных нагрузок. Мешки, набитые всем этим дерьмом, разделены по возрастным и половым признакам и именуются гражданами. Каждый такой мешок в системе «мала-куча» стремится к свободе, следовательно, свобода есть способ насилования других и способность оказаться на самом верху человеческой пирамиды. Чтобы и нижние слои граждан ощущали свободу, введена мораль, согласно которой признание давлений сверху есть одна из форм постижения свободы. Карабкаться наверх, набивать мешки отходами — главная деятельность в паразитарии. Поэтому все прочие деятельности — созидательный труд, строительство, производство продуктов и орудий труда — есть ненужные отвлечения от основной деятельности, следовательно, паразитарий заботится о том, чтобы никакого труда в социальном контексте не было. Таков внутриутробный, сущностный смысл труда в паразитарных учениях. А что касается внешней стороны, то тут тьма лозунгов: "Да здравствует труд, единственный ваятель личности!", "Труд — основа счастья!", "Мы — люди труда и потому хозяева мира!" Вот этот последний лозунг весьма и весьма характерен, поскольку он сразу означает водораздел между паразитами, то есть элитой, и хозяевами, то есть носителями паразитарных укладов. Точнее, этот лозунг как бы указывает на два вида труда: труд по созданию отходов и труд по всем процессам паразитирования. В паразитарии, в подсознательных катакомбах личностного бытия давно уже мечтают об истинно-творчески-созидательных девизах типа: "Паразитарный путь единственный, потому что верный!", "Трудолюбивый, предприимчивый, самостоятельный и творческий паразит — вот образец нового человека!", "Новый паразитарий плюс новый человек — залог нашего монолитного единства!"

Я читал весь этот бред, а между тем в стране и в моей личной жизни события развивались с неслыханной быстротой. Страну превратили в огромный рынок. Мостовые, площади, переулки, подворотни, лесосеки, парки, поляны, мусорные свалки, огороды, озера, берега морей и океанов, подъезды домов, общественные туалеты — везде теперь торговали. Не было ничего такого, чего нельзя было купить. Продавали дома и машины, фабрики и заводы, тельняшки и тележки, садовые участки и писчую бумагу, продукты питания и керосин, унитазы и скатерти, плоскогубцы и подвенечные платья, — продавали все, что создавалось руками человека, ее величеством Природой. Появились сотни тысяч вооруженных людей. Эти люди группировались по мастям, клановым интересам, разбойничьим законам, по партийным билетам, по длине носа, шеи и подбородка. Восстания вспыхивали по поводу того, что жить стало невозможно. Однажды я сказал Литургиеву:

— Что творится?

— Отличная жизнь пошла. Наконец-то мы вырвались на инициативные просторы. Слабые околеют, а сильные построят настоящее цивилизованное общество!

— И скоро слабые околеют?

— Этого никто не знает. Надо все время поддавать жару. Все время шевелить этот бестолковый люд! В Армении вооружились до зубов — отлично. Надо пустить кровь. Чем больше ее прольется, тем лучше будет для здоровья страны. Землетрясения — это тоже хорошо. Атомные станции взрываются — это недурно! Послушай, мне тут звонил Агенобарбов. Ты, оказывается, согласился участвовать в спектакле.

— Только без эксдермации…

— А что если бы кого-то другого подсунуть вместо тебя? Загримировать и подсунуть. Есть же какие-то способы…

— Но кого? Кто согласится…

— Нашел, о чем тосковать. Да мы туда любого закинем. Сдерем шкуру и скажем, что он сам пожелал этого. Есть у тебя недруги? Вот и назови любого.

— Мигунов, Ковров, Свиньин, Бубнов, Богданов.

— Нет, ты этих не трогай. Надо брать кого-то помоложе. Из бедноты. Может быть, среди студентов поискать… Ты подумай… Послушай, кстати, я читал твои записки. Я не понял. Сенека встречался с Апостолом Павлом или это твоя догадка?…

— Я как раз над этим работаю. Делаю для Агенобарбова сцену встречи в этом распроклятом спектакле…

— Итак, в основу третьего действия я положил предание о встрече двух реальных людей, — говорил мне Агенобарбов.

— Но ведь не было встречи, — сказал я. — Предание мало достоверно. С какой стати второе лицо империи, выдающийся философ и драматург будет встречаться с нищим христианином, бывшим фарисеем и наконец с евреем Павлом?

— Во-первых, для стоика Сенеки все люди равны. Во-вторых, для обоих характерно одинаковое толкование идеи универсализма культур, нравственных начал. Апостол Павел и Сенека исповедуют всечеловеческое, свободное, духовно-творческое единство. Как известно, именно стоикам принадлежит первая утопия о едином, всемирном свободном государстве, где все равны, где нет богатых и бедных, нищих и голодных, где все проникнуты любовью друг к другу. Разве Тезис Сенеки о том, что плоть не является источником счастья, что истинное благо — в добродетели, в самоотречении, не есть основа христианского вероучения? Оба великих человека произносят перед неминуемой смертью одни и те же слова: "Добродетель сильна своей последовательной верой. Все ее дела согласны и созвучны с нею, но это созвучие гибнет, если дух, которому надлежит быть высоким, угнетен тоской или скорбью. Богатство — причина многих зол и бед". Оба пророка погибают в одно и то же время, — продолжал Агенобарбов. Оба оказались жертвами чудовищной имперской машины.