Мо, поколебавшись, расстегнул рубашку.

— У самого сердца! — Змееглав прижал ладонь к груди Мо, словно хотел убедиться, что сердце в ней и вправду бьется. — Да! — сказал он. — Да, ты, видно, действительно знаешь средство, прогоняющее смерть, иначе тебя уже не было бы в живых.

Он резко повернулся и подал слугам знак уходить.

— Значит, сразу после восхода солнца я пришлю за тобой — за тобой и за книгой, — сказал он через плечо. — Приготовьте мне поесть в большом зале! — доносился до Мегги его рев, пока стражники запирали дверь. — Разбудите поваров, служанок и Свистуна. Всех поднять! Я хочу пировать и слушать мрачные песни. Свистун пусть поет погромче, чтобы я не слышал крика младенца.

Потом шаги Змееглава удалились, и в комнате слышались лишь раскаты грома. Страницы почти готовой книги вспыхнули в свете молнии, словно живые. Мо подошел к окну. Он стоял неподвижно, глядя в темноту.

— С восходом солнца? А ты успеешь? — с тревогой спросила Мегги.

— Конечно, — ответил он, не оборачиваясь.

Над морем вспыхивали молнии, как будто вдали кто-то включает и выключает свет, — только в этом мире такого света не было. Мегги подошла к Мо, и он обнял ее за плечи. Он знал, что дочь боится грозы. Когда она была маленькой и заползала к нему на кровать, он всякий раз рассказывал ей одну и ту же историю: что небо испокон века тоскует по земле и в грозовые ночи вытягивает огненные пальцы, чтобы прикоснуться к ней.

Но сегодня Мо не стал рассказывать эту историю.

— Ты видел страх на лице Змееглава? — шепнула ему Мегги. — В точности, как написано у Фенолио.

— Да, даже Змееглаву приходится играть роль, которую придумал для него Фенолио, — откликнулся Мо. — Но и нам тоже, Мегги. Как тебе нравится эта мысль?

69 НОЧЬ НАКАНУНЕ

Речь о сновиденьях.

Они плоды бездельницы-мечты

И спящего досужего сознанья.

Их вещество — как воздух…

Уильям Шекспир. Ромео и Джульетта[24]

Настала последняя ночь перед днем, назначенным для милосердия Змееглава. Через несколько часов, еще до рассвета, все они залягут вдоль дороги. Когда именно пойдут по ней узники, не мог сказать ни один из шпионов — известен был лишь день. Разбойники собрались в кружок и громко вспоминали старые приключения. Наверное, это помогало им отогнать страх, но Сажеруку не хотелось ни слушать, ни самому говорить. Он без конца просыпался, но не от долетавших до его ложа громких голосов. Его будили кошмары, дурные сны, терзавшие его уже не первую ночь.

На этот раз сны были особенно страшными, так похожими на реальность, что он подскочил, как будто Гвин прыгнул ему на грудь. С бешено колотящимся сердцем он сидел неподвижно и смотрел во тьму. Сны — они еще в другом мире лишали его ночного покоя, но так худо, как в этот раз, не было, кажется, еще никогда.

— Это все мертвецы. Они навевают дурные сны, — твердил Фарид. — Они нашептывают тебе всякие ужасы, а потом ложатся к тебе на грудь и слушают, как колотится твое сердце. Им кажется тогда, что они снова живы!

Сажеруку понравилось это объяснение. Он боялся смерти, но не мертвецов. Но что, если дело совсем не в этом, если сны показывают ему историю, которая поджидает его где-то? Реальность — вещь хрупкая, благодаря голосу Волшебного Языка он усвоил это раз и навсегда.

Рядом с ним беспокойно спала Роксана. Она повернула голову, шепча имена своих детей — живых и умершей дочери. Вестей из Омбры не было. Даже Черный Принц ничего не слыхал о том, что происходило в городе и в замке с той поры, как Змееглав велел отослать своей дочери труп Козимо и передать, что из ушедшего с ним войска тоже вряд ли кто вернется домой.

Роксана снова шептала во сне имя Брианны. Сажерук знал, что каждый день, проведенный здесь, с ним, разрывает ей сердце. Так почему же просто не вернуться вместе с ней? Почему не уйти от этого проклятого холма туда, где не нужно прятаться под землей, как зверь?.. «Или как покойник», — добавил он мысленно.

«Ты знаешь почему! — сказал он себе. — Это всего лишь сны. Проклятые сны». Он зашептал огненные слова. Прочь, темнота, в которой сны распускаются страшными цветами. Язычок пламени сонно поднялся из земли рядом с ним. Он протянул руку и поманил его выше, к локтю, к плечу, ко лбу, в надежде, что ожог прогонит кошмары. Но даже боль не могла их отогнать. На горячей коже осталась копоть, словно черное дыхание пламени, но сон не ушел, он по-прежнему отдавался в его сердце ужасом, слишком черным и сильным даже для огня.

Как он мог уйти отсюда, когда его снова и снова терзали по ночам кошмары — мертвецы, кровь, гибель? Лица менялись. То ему виделось лицо Резы, то Мегги, то Хитромысла. Даже Черного Принца с окровавленной грудью видел он в этих снах. А сегодня… сегодня ему приснился Фарид. Как и прошлой ночью. Сажерук закрыл глаза и снова увидел перед собой ту же картину, так ясно, так отчетливо… Конечно, он пытался уговорить юношу остаться с Роксаной в шахте. Бесполезно.

Сажерук прислонился спиной к сырому камню, в котором давно исчезнувшие руки соорудили узкую штольню, и посмотрел на спящего Фарида. Юноша свернулся клубочком, как маленький ребенок, колени подтянуты к груди, рядом — обе куницы. Они часто укладывались под бок к Фариду, вернувшись с охоты, может быть, потому, что знали, что Роксана их не любит.

Как мирно он лежит, совсем не так, как только что виделось Сажеруку во сне. По смуглому лицу юноши скользила улыбка. Может быть, ему снилась Мегги, дочь Резы, похожая на мать, как похожи два язычка пламени, и в то же время совсем другая. «Ты ведь тоже думаешь, что с ней ничего не случилось?» — Он задавал этот вопрос по много раз на дню. Сажерук еще помнил, каково это — быть влюбленным в первый раз. Он был тогда не старше Фарида. Каким беззащитным вдруг стало тогда его сердце — замирающее, трепещущее, счастливое и в то же время страшно несчастное.

Холодный сквозняк пронесся по штольне, и Сажерук увидел, как юноша вздрогнул во сне. Поднявшись, он сбросил с плеч плащ и укрыл им Фарида. Гвин поднял голову.

— Что ты на меня так смотришь? — прошептал Сажерук кунице. — В твое сердце он ведь тоже пробрался. И как только это могло с нами случиться, а, Гвин?

Куница облизнула лапу и продолжала смотреть на него своими темными глазами. Если Гвину что и снится, то уж наверняка только охота, а не мертвые мальчики.

Что, если эти сны насылает старик? Сажерук вздрогнул от этой мысли, снова устраиваясь на жестком полу рядом с Роксаной. Да, может быть, Фенолио, молчаливо забившийся в угол, как всегда в последние дни, сидит там и сочиняет для него дурные сны. Разве не так получилось со страхом Змееглава? «Ерунда! — подумал Сажерук, обнимая Роксану. — Мегги здесь нет, а без нее слова старика — лишь мертвые чернила. А теперь засыпай, наконец, не то задремлешь завтра, лежа в засаде под деревом».