Руки сидельца остаются при стуле, подпирают голову, но то и дело то одна, то другая отрывается от подбородка и чертит в воздухе загогулины, как будто он машет машинисткам. Динамичный пацан, уверенный такой, целеустремленный: пробьем канцелярскую волокиту!

— А сейчас я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Вы, конечно, понимаете, что я могу отвечать только от собственного лица, но я сделаю все, что в моих силах. Если не смогу ответить сразу, то постараюсь найти ответ по окончании нашей встречи.

Тут до тебя доходит, и удивляешься, как сразу до этого не допер. Этот парень у них тут служит громоотводом. Его задача — отводить дрязги от главного. Вроде профессионального плакальщика, которого можно нанять в Чайна-тауне. У них там есть поднаторевшие скорбящие, которые за пару монет покажут, какую потерю понесло человечество в лице вашего дорогого умершего. В любой конторе такой есть; не бедность, так экспорт-импорт, долинная лихорадка, инвалидность, ипотека, объезды на шоссе, бойкоты и локауты, алименты и дантисты для ветеранов… — не важно, чем вы недовольны, он примет огонь на себя. Работа такая. Мальчик для битья.

Ясно, что полная безнадега, но не вставать же, не уходить так сразу… Три с половиной десятка человек народу перлись в такую даль, от миссии до сотого номера по Макалистер-стрит… сидит, стало быть, народ, развлекается.

Один из чиканос напрямую спрашивает, сколько летних вакансий выделяется миссии. Вопрос четкий, правильный вопрос.

— Э-э, — мекает «громоотвод», изображает милую улыбку и плавно колышет ладошкой. — Видите ли, весьма сложно сформулировать ответ таким образом, как мне бы хотелось, и в таком виде, как вам хотелось бы его услышать. Дело в том, что как раз эта проблема явилась причиной поездки нашего руководства в Вашингтон, в вышестоящие инстанции. Но могу вас заверить, что лично я не вижу никаких причин для свертывания наших проектов в свете существующей ситуации, складывающейся в городском хозяйстве. Возможно даже некоторое дальнейшее развитие нашей программы при условии предоставления авансового финансирования из Вашингтона; общинные оздоровительные центры, например… Как только мы получим конкретные цифры, я не замедлю сообщить их вам.

Дальше он толчет ту же бодягу: мол, не знаю, ребята, но как только узнаю, дорогие мои, сразу к вам… Похоже, хочет, чтоб все оценили, какой он честный и как он открыто признается, что ни шиша не знает.

— Я был бы счастлив, если бы появилась возможность обеспечить работой всех. Ничего не желал бы больше как представитель службы и как частное лицо.

— Скалить зубы — это здорово, но вы нам уже полчаса толчете одно и то же, радуетесь, что ничего не знаете и что мы ничего не узнаем, — повел итог кто-то из толпы.

Ба-ра-ба-ра-ба-ра-бам… Народ начал топать в такт. Как будто где-то неподалеку забивали сваи.

— Х-ха-ммм… — выдохнул «громоотвод».

Начал он, что ли, смехом, но тут же подавился, вроде как схлопотал пинок под пузечко. Первый пинок по мужскому достоинству. Снова выгнал улыбочку на физиономию. Вторая серия. С чего все эти бюрократы, попы, проповедники, профессора ученые давят из себя улыбку, когда на них поднажмешь? Если на тебя нажал какой крутой подонок, а ты скалишь зубы — ты ж признаешь, что ты курья какашка, вот что твоя улыбочка обозначает. Разве что ты сам крутой подонок и тебе плевать, и ты сейчас досчитаешь до десяти да вставишь ему фитиль.

— Н-ну-у… — мямлит «громоотвод», — не могу же я обещать вам работу, если еще ничего не решено. — До него вроде дошло, с кем общается. Заметил наконец три с половиной десятка жигарей из гетто, заметил, что влип. Шарит глазом. Черных и чиканос он и раньше видывал, не в новинку. А вот филиппинос… Их около десятка, все в ярких желто-зеленых рубахах и в лимонных штанах, в носках итальянских. Но главное — что у них на головах. На всех темные очки и русские казацкие папахи. Ох и видок у них! «Громоотвод» опасливо сморгнул и перекинул глаз на Самоа. Еще не легче! Самоанцев чуть больше десятка, но они заполняют ползала. На них островные рубахи в широкую полоску и с красными цветами, того красного цвета, в который красят полы в красильнях. И никаких очков! Чудовища повернули к нему широкие темные лица. Волосы у них курчавые, но длинные, напомаженные, зачесаны назад. На ножищах сандалии. Ремешки сандалий как будто срезаны с упряжи ломовых лошадей. Но хуже всего их тросточки. Этакие дубинки из тикового дерева, похожие на обрубленные бильярдные кии и сплошь изрезанные их диким полинезийским узором. Они сжимают эти свои тросточки в огромнейших кулаках, причем костяшка каждого пальца смахивает на грецкий орех. Концами тросточек самоанцы барабанят по полу. Некоторые, правда, упирают концы в подошвы сандалий, зажав их между пальцами. Берегут тросточки.

«Громоотвод» глядит тоскливо, улыбка его скисает на глазах. Похоже, ждет и боится продолжения… «Черт! — думает. — Этот… впереди… просто какой-то ананасово-кокосовый… монстр…» А вот и продолжение — дождался.

— Эй, брат! — гудит «ананасово-кокосовый» с жутким акцентом. — Брат, ты сколько зашибать?

— Э… я? — бормочет «громоотвод». — Сколько я получаю?

— Да, брат, да. Сколько зеленых денег получать?

«Громоотвод» мечет мысли во все стороны. Подштукатурил улыбку. Кинул ее чиканос с филиппинос, молча спрашивает: «Между нами, интеллигентными людьми, зачем вы прихватили с собой это несуразное чучело?» Те жуют его глазами, он мнет улыбку, и ты вдруг видишь, что вокруг рта у человека много-много маленьких мышц, которые у этого типа вдруг начинают дергаться и подпрыгивать. Он пытается сосредоточиться. Дохлое дело.

— Сколько, брат?

Ба-ра-ба-ра-ба-ра-бам…

— Н-ну, одиннадцать сотен в месяц.

— Много, брат, много-много. Почему так?

— Н-ну-у… — Улыбка просит пощады. Глаза парня застыли, как пара крохотных сосулек, губы пересохли.

Ба-ра-ба-ра-ба-ра-бам…

— Почему так много? Мои отец-мать оба шесть сотен с половиной зашибать.

И вправду немало. Вдвое выше уровня бедности. Выше даже, чем прожиточный минимум для семьи из двенадцати человек. Парень это понимает и пытается придумать что-то, но громилы уже не дают ему раскрыть рот.

— Слышь, брат, отдать твои деньги нам, летние работы. Ты все равно ни черта не делать.

— К-как? — «Громоотвод» оторвался от спинки стула.

Ба-ра-ба-ра-ба-ра-бам…

— Да, брат, да, да! Отдать твои деньги нам!

Ну и… Жуть какая-то… Он даже взмок. Он представляет, как эти монстры с далеких островов регулярно в дни получки врываются в его контору… «Отдай, брат!..» Вырывают из рук, разгибают потные пальцы… Маленькие мышцы вокруг рта пляшут, стягиваются уздечкой…

— Я бы с удовольствием поделился с вами своей зарплатой, — рожает наконец «громоотвод». — С удовольствием. Если бы это принесло хоть какую-то пользу. Но, джентльмены, ведь это… это же ведь… капля в море! — Чувствуется, что эта «капля» освежила его пересохшее сердце. — Ну сами подумайте, как много нуждающихся только в этом городе… Капля в море!