О свадьбе сказать нечего. Екатерина Григорьевна и я благословили их перед свадьбой дома, у моей сестры Лины Витальевны. Шафером был брат Марии Дмитриевны.

* * *

Не знаю как и почему, но после St. Aigulfe мы с Марией Дмитриевной оказались в городке Vence (Ванс). Этот городок стоял далеко от моря и довольно высоко (четыреста метров над уровнем моря). В нем мы сняли комнату у каких-то французов. В другой комнате жила русская эмигрантка, дама почтенная, по фамилии Соловцова. Ее муж недавно умер здесь, в Вансе. В прошлой жизни он был русским адмиралом.

Фамилия Соловцов была мне, как киевлянину, очень знакома. В Киеве процветал некогда драматический театр под управлением Николая Николаевича Соловцова. Он и сам играл самые разнообразные роли: Отелло, Кина и даже в пьесе Толстого «Власть тьмы».

Когда я вспомнил об этом, разговаривая со вдовой адмирала, она сказала с некоторым раздражением:

— Совсем он не Соловцов. Это его сценическая кличка. Я знала его, когда он был молодым актером и изъяснялся мне в любви. Мой муж над этим смеялся, но перестал смеяться, когда этот актеришка стал играть под именем Соловцова. После этого я прекратила с ним знакомство.

И чтобы переменить тему, она стала рассказывать о своем муже:

— Если б вы знали, какой человек был мой покойный муж. К сожалению, ничего от него не осталось…

Она посмотрела куда-то в сторону и вдруг воскликнула:

— Нет, осталось! Вот эта бутылка вина. Такого вина вы не найдете в современной Франции. Мы с ним вынимали косточки из виноградных ягод, потому это вино такое замечательное. Сейчас мы устроим поминки.

И в память адмирала Соловцова мы втроем выпили эту бутылку до дна.

* * *

В Vence прекрасные окрестности. Если выехать из города, то едешь над крутым обрывом, где громадные столетние кактусы — темно-синие, зеленые и полосатые агавы — выбрасывают свою столетнюю «стрелку». «Стрелка» высокая, до двух метров, но она не столетняя, а двадцатипятилетняя. В двадцать пять лет один раз цветет агава, затем умирает и сваливается вниз по крутому обрыву.

Проехав эти агавы, мы понемножку подымались среди волшебных садов. По одну сторону дороги апельсины, по другую — мандарины. Проехав этот пояс и подымаясь еще выше, мы подъезжали к местности, называемой Gorge du Loup[66]. Там с высоты падает холодная как лед вода и растут красивые, но страшные водоросли. Почему эта местность называлась Волчьим горлом, я так и не понял. Может быть, в отдаленные времена волки приходили сюда лакать холодную воду?

Немного замерзнув у холодного водопада, мы опять погружались в тепло, спускаясь вниз на свободном колесе, и, приехав в Vence, с удовольствием пили горячий кофе на маленькой городской площади. Она была маленькая, но значительная. На ней росли огромные липы, посаженные еще при короле Генрихе IV, то есть в конце XVI века. Здесь же был магазин разных изделий из керамики, которую выделывали где-то близко от Vence.

* * *

Пробыв недолго в Vence, мы поехали с Марией Дмитриевной в Париж. Госпожа Соловцова дала нам адрес своей парижской квартиры, и когда она тоже вернулась с юга, мы иногда навещали ее.

Доживали мы с Марией Дмитриевной 1926 год на окраине Парижа, недалеко от Булонского леса. Метро доставляло нас до станции «Михаил Архангел», а затем трамвай довозил до нашей квартиры.

Мы сняли две комнатушки у невообразимых аристократов по фамилии de Roland. Обедневший потомок того Роланда, племянника Карла Великого, о котором сложена песня, жил тут, ничем не занимаясь. Целыми днями он только что и делал, как листал энциклопедический словарь «Larousse»[67]. Немолодая уже жена его хозяйничала. Старший сын, кажется, он был моряк, искал богатую невесту, которая могла бы спасти положение, а младший был просто слесарем. Дочь, мадемуазель de Roland, с лицом мадонны и станом прямым, как засохший кипарис, была у нас горничной. Утром она выкуривала Марию Дмитриевну из постели дымом железной печурки, которую она топила, после чего приносила завтрак, очень скромный. Потом отправлялась куда-нибудь в парк, где она толкала коляски чужих детей в течение нескольких часов, за что ей платили мизерную плату. Наконец она возвращалась домой, принимала ванну, но в длинной рубашке — она была фанатически религиозна и так стыдлива, что стыдилась своего собственного тела.

Затем она подавала нам обед еще более мизерный, чем завтрак. Если бы мы не докупали себе кое-что, то просто бы страдали от голода.

Утешением нашим была черная кошечка с золотыми глазами. Она была очень чистоплотная и умная. По своим делам она уходила через оконце в коридор, но иногда, в отсутствие хозяев, оконце бывало закрыто. Тогда она прибегала к нам с видом полного отчаяния. Мы открывали свое оконце, и инцидент бывал исчерпан.

* * *

Кончилась наша жизнь при аристократах тем, что старший сын при нас нашел богатую невесту, и тогда мы, не ожидая, чтобы нам предложили освободить квартиру, переехали куда-то в другое место. Это, в сущности, было неважно.

В этой новой квартире мы должны были встретить Новый Год. Не спросив меня, Мария Дмитриевна пригласила двух офицеров — братьев Значковских, Олега и Игоря Ивановичей, старинных друзей ее семьи. Против них я решительно ничего не имел, но все же Мария Дмитриевна могла бы со мною посоветоваться, прежде чем их приглашать. И я отомстил ей коварно.

Из города я не вернулся домой к полуночи, а встречал Новый Год у Ефимовских, у которых жила моя первая жена Екатерина Григорьевна. Там было если не весело, то шумно. А с Екатериною Григорьевною мне было о чем поговорить. Я рассказал ей о своем путешествии в Советскую Россию. Она была очень тронута тем, что я искал Лялю, любимого ее сына. Но я не рассказал ей, что искал его в сумасшедшем доме, на нее это произвело бы удручающее впечатление. Она могла бы подумать, что сумасшествие ее отца, перескочив через нее, передалось его внуку. Этого она так никогда и не узнала.

* * *

В это время на новой квартире меня посетили разные лица. Первой была мать «атамана» Клименко, помогшего мне выхлопотать визу в Германию. Сын ее скоропостижно умер в Берлине, и она приехала о чем-то хлопотать. К сожалению, я не смог ей помочь.

Затем нежданно-негаданно явился Якушев. Он приехал главным образом на свидание с Кутеповым, а ко мне явился по совершенно удивительной причине. Когда я уезжал из Югославии, девочки Колчины надели на меня крестик. В ответ на это я решил привезти им из Советской России золотой крест. Но я не мог его найти и поручил это дело Якушеву. Он привез крест, простой, но большой и массивный. Когда мы из Франции окончательно переехали в Югославию, я передал этот крест девочкам Колчиным, но бедняжки жили бедно. В трудную минуту они заложили его в ломбард, вовремя не выкупили, и крест пропал…