хаванца. Только вот сейчас Минхэ не был стеснен обществом других старейшин, а потому ударил фасидца по руке, не дав к себе притронуться. – Ох-ох, мы так давно не виделись, но ваш нрав все еще горяч!

Фасидец демонстративно выставил перед лицом ладони. Одна из них уже покраснела от смачного удара.

– Сурии Кезеон, мне кажется, мы никогда не были с вами в достаточно хороших отношениях, чтобы вести разговоры в столь непринужденной манере. Прошу оставить меня наедине с учеником – нам есть что обсудить перед завтрашним экзаменом, – холодно обратился к нему Минхэ, но даже не посмотрел в сторону старейшины. Видимо, он не питал никакого уважения к этому наглому фасидцу.

– Отчего же? Я, конечно, не подслушивал, но догадываюсь, что этот дряхлый старик так ничего вам не рассказал. Иначе вы бы сейчас даже не стояли рядом с Нуской, – ехидно заметил фасидец. Сложив руки за спиной, он начал кружить вокруг Минхэ, заглядывая тому в лицо. Хаванец только устало прикрыл глаза, дожидаясь окончания представления.

– Если вы хотите опорочить имя моего ученика, то нам не о чем с вами говорить. Зато можем сразиться. – Когда Минхэ вновь открыл глаза, в них был такой холод и презрение, что у Нуски затряслись колени. Это было именно то выражение, которого он боялся сейчас больше всего на свете.

– Почему опорочить? Вы считаете, что этот малыш, выходец из трущоб, не мог ничего натворить? – Фасидец состроил обиженную мину.

– Я – такой же выходец из трущоб. Имеете что-то против? С каких пор сурии соревнуются в словесном недержании, а не мастерстве владения оружием? – Минхэ повысил голос. Нуска видел, что хаванец еле сдерживает себя от того, чтобы не снести голову Кезеону одним точным ударом меча.

– Не будьте так категоричны. Просто мне лучше других известно, с каким презрением вы относитесь…

Но Кезеон не успел договорить. Нуска в который раз даже не сумел разглядеть то, что произошло. В воздух поднялось огромное облако пыли, а когда оно рассеялось, то лекарь увидел, что фасидец валяется в проулке и сплевывает наземь кровь. Его лицо моментально посинело, а глаз – опух. Казалось, что старейшина и сам не понял, что случилось, а потому только оглядывался с глупым выражением лица.

Нуска бросил взгляд на учителя и увидел, что того сотрясает мелкая дрожь. Казалось, не будь он сейчас в обители, то разорвал бы этого мужчину на куски. Радужки его глаз окрасились красным – он напоминал прекрасное в своем обличии исчадие бездны. Белые волосы, собранные в хвост, растрепались, на лбу пролегла морщина, а глаза сощурились.

Однако Минхэ, ничего больше не говоря, развернулся и медленно поплыл в сторону главной улицы, словно только что не из драки вышел, а с приема во дворце.

Нуска сглотнул и, понурившись, поплелся следом. Все-таки учитель сейчас защищал именно его, Нуску, а потому было бы крайне невежливо вновь сбежать, не сказав ни слова.

Учитель обратился к страже. Вскоре их сопроводили к приличному трехэтажному зданию. Там было довольно шумно и людно: на первом этаже уже собралось множество гостей, которые распивали вино и громко спорили. Здесь сегодня находились родители, родственники и друзья сдающих экзамен молодых сурии. Нуска на секунду даже засмотрелся на эти веселые лица, светящиеся гордостью и ожиданием. Никто из них не сомневался, что их сын, брат или друг сдадут экзамен.

«Наверное, те, кого так поддерживают, очень счастливы. Теперь понятно, откуда у других сурии такая уверенность… Если бы меня с рождения каждый день нахваливали да по спинке хлопали, то я и сам бы шествовал по улицам, распустив петушиный хвост».

Их сопроводили в чистую и простую комнату с двумя кроватями. Помимо спальных мест, там были шкаф, стол и два стула. Но Нуске для счастливой жизни было достаточно и этого.

Минхэ сначала принялся разбирать вещи и развешивать одежду, которую взял с собой. Нуска же просто плюхнулся на кровать и сидел, уставившись в окно. Они не разговаривали – видимо, оба пытались сначала вернуть себе душевное равновесие.

Нуска старался не думать о том, что сказал Кезеон. Он не доверял этому фасидцу и хотел услышать правду от самого Минхэ. Учитель, видимо, желал того же, а потому, закончив свои дела, сел на кровать напротив и поднял на ученика усталый взгляд. Видимо, хаванцу тоже приходилось несладко. Он столько времени провел в горах, что сейчас не мог так просто адаптироваться к обществу других сурии.

– Нуска, как бы ты этому ни противился, но нам нужно обсудить возникшие трудности. Ты поделишься со мной своей историей, а я с тобой – своим опытом. Что скажешь на это?

Лекарь, вновь услышав мягкий голос учителя и встретившись взглядом с полными доверия глазами, сглотнул. А затем склонился над коленями, терзая свои пальцы.

– Я не знаю, с чего начать. Тут нечего рассказывать. Я действительно был на плохом счету. Редко посещал занятия, часто дрался с напыщенными аристократами, которые издевались над слабыми. Но уйти мне пришлось по другой причине… – Нуска выдохнул, не зная, как об этом лучше рассказать. – Сначала я пошел в подпольный трактир, организованный местными учениками. В первую очередь я хотел поесть, но и выпить бы не отказался. Пока мой друг ходил за едой, меня вырубили, ну и… Дальше все было как в тумане. На меня напали несколько сурии, которые, гм…

Нуска не мог подобрать слов. Все знакомые ему выражения звучали так, словно он женщина. Такие сравнения лекарь ненавидел. Он никогда не относился плохо к женщинам и не считал их слабыми, но сравнивать себя с ними считал постыдным делом.

Лекарь так долго молчал, перебирая в голове слова, что не заметил, как Минхэ встал и тихо присел рядом. Учитель приобнял его за плечи, а затем и вовсе примостил подбородок на его макушке. Нуска замер, боясь даже дышать.

– Ученик, я предполагаю, что могло произойти. Я хоть и прожил долгое время вдали от мирской суеты, но бывал и в городах, что кнонских, что скиданских. И везде ко мне относились одинаково: либо как к дешевой паре рабочих рук, либо и того хуже. Такова судьба всех бедняков.

Нуска выдохнул и уткнулся в крепкое плечо учителя. Он не помнил, когда последний раз кто-то вот так обнимал его, чтобы успокоить. А бывало ли подобное вообще?

Лекарь еще немного подумал, а затем все же решил рассказать. Только очень тихо, чтобы никто больше не смог услышать:

– Это было не так страшно. Это бы не сломило меня. Но друг, который спас меня… Оказалось,