«Сколько лет мы будем вместе и счастливы?» – спрашивают влюбленные, когда слышат это «ку-ку».

«Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?»

Вот и я тоже не понял, что у меня в гнезде появилось яйцо кукушки.

И ведь я знал, что Марта не способна на подобные штучки.

Знал. Но не поверил.

А вот некоторые не знали – а верили.

* * *

Ринграф я ношу с собой в кошельке.

С той самой минуты, как матушка вернула мне его в больнице.

На всякий случай.

Повредить-то он точно не повредит.

* * *

Отпуск я уже использовал.

Может быть, в сентябре еще куда-нибудь съезжу, когда закончим съемки, но не факт – смотря как мать будет себя чувствовать.

Мне радостно видеть снова знакомые морды. Операторы, костюмеры, режиссер, директор картины, актеры, водители, техники, главный осветитель, руководитель так называемых «светлячков», Янек Клима, он потрясающий: ему достаточно моргнуть – и он уже понял, что именно тебе надо.

Я люблю долгие, неторопливые планы, всегда продумываю, как бы добиться неоднозначности картинки, но не знаю, получится ли в этот раз, – надо посмотреть место съемок, только тогда станет понятно. Я помню подобные планы в фильме «Дитя человеческое», Эммануэль Любецки тоже так снимал – но они за две недели выезжали на место съемок, чтобы подготовиться, нам, конечно, никто этого не позволит.

Снова начнется суета.

Снова будем ругаться, как именно снимать: то ли сооружать подмостки, то ли просто поставить еще один софит.

И до самого конца будет непонятно – что из всего этого выйдет.

Идзяк когда-то рассказывал, как они снимали «Двойную жизнь Вероники»: они были растеряны, не знали, что делать, и эта неопределенность продолжалась месяцами. Пока Кесьлёвский однажды не вошел в монтажную и не собрал все самые важные сцены. И тогда оказалось, что фильм уже получился.

Мы часто циклимся на сценарии, а ведь в кино, как и в жизни, все сложнее, чем на бумаге.

Толстый как-то признался, что никогда не выключает камеру по команде «стоп!». И меня научил этому – потому что часто самые ценные и бесподобные кадры возникают именно после команды режиссера и выключения камеры.

А где я? На каком этапе съемки фильма моей жизни?

После команды «стоп»?

Или уже выключили камеру?

Я скучаю по крику:

– Тишина на площадке!

– Камера пошла!

– Мотор!

Скучаю по всяким несуразностям, когда в последнюю минуту вдруг оказывается, что у меня нет возможности двигать камеру или нет пространства, скучаю по ругательствам: «Черт, уберите из кадра этот долбаный микрофон!», скучаю по бесконечным дублям, которые необходимо делать по техническим причинам.

Скучаю по коротким, понятным командам:

– Дай мне справа на штативе.

– Слева дай головы.

– Замени меня на четвертой.

– Убери эти лампы сзади!

– Возьми его крупно!

Я буду за это отвечать.

Если бы я не повел себя так, как повел… Марта бы сейчас радовалась вместе со мной. А так – я один.

Я теперь немножко лучше стал понимать «теорию грозди», которую когда-то, во время какой-то поездки, изложил мне Джери. По ней в основе иммунологической системы женщин лежит обмен информацией. Это их защитная система. Мы пользуемся другим языком – более простым, нравится нам или не нравится, но это так. А им – им нужно знать.

Это их система защиты от реальности. Мужчина не видит необходимости в этой защите, поэтому мужчины чаще совершают самоубийства. Мужчины – потенциальные самоубийцы, это мужчины гибнут в двадцать лет, разбиваясь на мотоциклах, это мужчины спиваются чаще… хотя у мужчин организм изначально сильнее и они кажутся более приспособленными к жизни и выносливыми, – но они и деградируют гораздо быстрее. Похоже, в генах мужчины закодировано самоубийство: отдать свои сперматозоиды, оплодотворить как можно больше самок – и погибнуть, что тут такого? А вот женщины – так объяснял мне Джери – имеют совсем другое предназначение: они должны выносить, родить и вырастить потомство, и они не хотят делать это в одиночку. И поэтому что делают женщины? Они создают «грозди». Гроздь подружек болтает между собой, кто, что, когда, с кем и зачем, кто кого видел, где и почему.

Знать все об отношениях – это их единственная защита, потому что они хотят сохранить семью, они хотят знать все, чтобы понимать, откуда исходит опасность.

Мужик возьмет ружье и пойдет палить налево-направо, а они не хотят палить – они хотят только знать. Они вынюхивают, кто в этой комнате с кем спал, у кого что было, у кого нет, кто кому нравится и кто кого не выносит. Они эти вещи чувствуют спинным мозгом. И это у них такая защитная система.

Женщине с женщиной надо разговаривать, они собирают информацию, им надо знать, что происходит и кто кого раздражает. А мужик скачет вокруг, потому что ему задница понравилась и сиськи классные, а утром и не помнит ничего – для него это ничего не значило, а ей надо знать все, надо все по полочкам разложить – потому что она заботится о безопасности и ей нужны долгие отношения.

Поэтому женщины сплетничают, и этот поток информации бесконечен: кто с кем встретился, где нужно держать ухо востро, с кем можно связываться, а с кем не стоит, кому сочувствовать, кто может стать другом и опорой, а кто врагом…

Потому что они не хотят оставаться со всем этим барахлом одни.

А я… я взял ружье и – бах! бах! бабах! – все испортил.

Сегодня я специально пошел в тот костел на Воле. И тоже под вечер, когда возвращался от матери.

Она чувствует себя неплохо, хотя и слаба еще. Дядя Мариан останется с ней до конца месяца.

Геракл ошалел при виде меня, пищал как ненормальный и никак не мог успокоиться. Надо было видеть выражение лица моей матушки!

Он вскочил мне на колени, спрятал морду у меня под рукой и притворился, что его нет. А когда я уходил, потребовал, чтобы я взял его с собой. Я думал, матушка будет ревновать и расстраиваться, но она сказала только:

– Видишь? Я же говорила, что стоит только отнестись к нему чуть-чуть сердечнее… Я знала, что вы в конце концов поладите.

Она знает, что пес болел, потому что сразу же заметила, что у него бритая лапа, – и спросила, в чем дело. И я даже не услышал от нее, что это все из-за меня. Мило. Потому что я побаивался, что она будет считать, будто это я его укусил из вредности и заразил опасной болезнью, а не клещ.

Я оставил машину на Соколовской и вошел в костел. Сел.

Стал ждать.