Между тем, наши уцелевшие суда собрались у Фридрихсгама. Их насчитали за сотню вымпелов. Если разобиженный принц бросил флот и сбежал, то Козлянинов со Слизовым вынуждены были взвалить на свои плечи восстановление флотилии. И они с этим справились на удивление быстро. Пока побитые штормом суда приводились в порядок к ним непрерывно подходили галеры и канонерские лодками из Петербурга, прибыл отряды гребных судов, оставленные в Выборге и находившиеся при Чичагове. Спустя неделю боеготовность флотилии была восстановлена.

Уже через несколько дней у Роченсальма снова показались наши суда. Шведы попытались, было, их отогнать, но в результате нескольких стычек, потеряв несколько судов, сами были загнаны в роченсальмские теснины, откуда уже не рисковали вылезать. Затем на острова начали высаживаться гвардейцы, готовить место для будущих батарей. На остров Каргесиру высадился во главе несколько сотен преображенцев и семеновцев капитан Дохтуров. Во время высадки шведское ядро вырвало из его рук и переломило наградную золотую шпагу. Контуженный капитан был отброшен силой удара на несколько метров, а, придя в себя, долго вертел в руках обломок, все еще не веря, что с таким трудом полученная награда навсегда испорчена. Но эта история со счастливым концом. По возвращении Дохтурова в Петербург императрица Екатерина заменила потерянную шпагу другою, и Дохтуров ни в одном из своих походов не расставался с этим дорогим для него даром.

С войсками прибыл и барон Пален, будущий убийца Павла Первого. Затем объувился и принц Нассау, но теперь он в дела особо не вмешивался, а большую часть времени заливал свое горе (крах карьеры) со своими дружками-иностранцам.

Не теряя времени, Козлянинов со Слизовым разработали новый план атаки Роченсальма. Теперь, когда им не мешал Зиген, они предусмотрели все и строительство батарей на островах, и вход в проливы линейных кораблей, которые бы огнем тяжелых пушек разогнали шведов. Но на письмо Козлянинова императрицы о готовности к новому сражению та промолчала.

Из воспоминаний С. Тучкова: «На другой день с остатками флотилии нашей расположились мы между островов и крепились батареями… По прошествии двух недель построено было в Петербурге и Кронштадте до 80 канонерских лодок, собраны всякого рода военные суда, оставшиеся в петербургской Галерной гавани и Кронштадте, наняты купеческие галиоты, в которые нагрузили сухопутную осадную артиллерию: набрали людей всякого звания, а из военных даже конная гвардия, лейб-кирасиры, сенатский батальон и петербургский гарнизон посажены былина суда. В ожидании их прибытия принц на новопостроенные свои батареи велел привезти пушки из Фридрихсгама. На одном из больших островов сделано было три батареи, одна о 16-ти пушках, другая о 9-ти и третья о 7 пушках. За оными расположен был лагерем весь наш бомбардирский батальон, потому что недоставало уже нам дела на остаток флотилии. Мы стояли спокойно. Принц, занимаясь разными предприятиями, имел при себе множество иностранных шарлатанов, не столько по части морской, ибо там нелегко… Он сам был человек не весьма ученый, и потому нередко верил их бредням и преимущественно отличал их от русских офицеров».

Из записок Храповицкого от 4 августа: «Все готово к атаке шведского короля в Роченсальме со всех сторон. Повалишин там же с кораблями». Атака была назанчена на 8 августа. А затем пришла бумага – всем оставаться в старых позициях в связи с началом мирных переговоров. Воспринято известие это было с горечью. И офицеры, и матросы горели желанием посчитаться за недавнюю неудачу. В том, что на этот раз шведы будут прижаты к берегу и сожжены, не сомневался никто. И если на нашем флоте все жалали драться, то у шведов, несмотря на недавний успех, царило полное уныние. В то, что удастся отбиться от русских, там никто не верил.

* * *

Густав со свитой высадился на одном из каменных островов, чтобы там дождаться утра. Еды ни у короля, ни у его свиты не было. У одного из солдат нашли в мешке несколько старых сухарей и теперь все их дружно грызли.

На шведском флоте все было не так уж хорошо. Перед глазами Густава разнесло в клочья нашей бомбой прам «Ингеборг». Затем выкинул флаги бедствия 48-пушечный прам «Стибиорн» барона Стединка. На нем осталось всего пять годных пушек, остальные были разбиты русскими ядрами. Полковник объявил, что он выходит из строя.

Смотря на терпящие бедствие наши суда, король заметил с тревогой:

– Лучше бы ветер переменился и облегчил участь русских. Этот народ не хочет сдаватсья и будет отчаянно бороться и кто знает, что тогда выйдет!

В это время к нему прибыл ездивший в Свеаборг Сидней Смит. Новости он привез неутешительные известия, офицеры и матросы линейных кораблей более не желали воевать. Король пригорюнился:

– А что же мой брат?

– Герцог Зюдерманландский был при прорыве ранен в плечо и теперь лечится на берегу.

– Кто же команудет флотом?

– А никто. Каждый сам по себе!

Густав нервно ударил носком ботфорта в гранитную глыбу:

– Мои противники взяли верх на флоте, дела идут очень дурно и война, кажется, заканчиватся сама собой.

Едва же смолк последний выстрел Роченсальма, Густав объявил своим изумленным генералам:

– С этой минуты я глава партии мира!

Король понимал, что сегодня одолеть русских ему помогла случайность – зазнайство принца Зигена и шторм, прекрасно понимал он и то, что больше ничего подобного уже не повторится. Чтобы иметь хотя бы моральный козырь в переговорах, король тут же послал предложение о заключении мира. Императрица Екатерина к предложению отнеслась с должным вниманием. Войну со Швецией она с самого начала считала ненужной и, конечно же, была рада ее закончить.

– Неужели до Фуфлыги-богатыря наконец-то дошло, что воевать с нами это рубить сук, на котором он сам сидит! – смеясь, объявила она приближенным.

* * *

Парадокс, но именно наша неудача при Роченсальме сделала шведского короля поборником мира и весьма ускорила заключение последнего. Пусть хоть это было утешением вдовам и сиротам погибших…

Местом мирных переговоров был определен приграничный городок Верель. Для обсуждения мирных статей с нашей стороны был направлен в Верель генерал-поручик барон Игельстром. Со стороны шведов был послан любимец короля – камер-юнкер барон Морис Армфельд. Два барона размен ратификационных грамот произвели стремительно – уже спустя шесть дней после подписания мира.

Впрочем, задержись Игельстром с подписанием мира еще на сутки, ему бы не поздоровилось. Дело в том, что казаки выследили, что барон каждую ночь отправляется на свиданья с каким-то шведом. Заподозрив измену, они решили генерала хватать и волочь в Тайную канцелярию, а заодно взять на пики и шведского лазутчика.

– Свезем в канцелярию тайную к Семену Шешковскому, под кнутом живо все расскажут и что замышляли, и что не замышляли! – решили станичники, посовещавшись. – То-то матушке-государыне угодим, а она уж за бдительность нас наградами не обидит!

На день не успели казачки со своей засадой, а то бы пришлось подписывать мирные параграфы в застенках Тайной канцелярии.