Тимару кажется, словно бы средь этой кошмарной ночной музыки вдруг раздается вдали испуганный вопль. Это не духи, это человеческий вопль: в нем звучит отчаяние, страх перед гибелью и богохульство. Крик пронзает ночь, пробуждая спящих и заставляя вздрагивать звезды. Мгновение спустя крик вроде бы повторяется снова, но уже глуше, отрывистее, и после него слышно лишь завывание бури.

Да и буря пронеслась, как не бывало, словно лишь затем и заглянула на озеро, чтобы прогнать снежную тучу. Деревья в долине стоят недвижно, ветер, сонмами духов завывавший средь ледяных плит, теперь, плавно стихая, замолкает вдали. Небо прояснилось, вновь все тихо.

В сердце Тимара тоже воцарилась тишина.

Конец. Идти дальше некуда, ни вперед, ни назад хода нет.

Он бежал, пока мог; теперь стоит на краю пропасти, у которой нет другого берега.

Вся жизнь его пронеслась перед ним, как сон, и он знал, что пора пробуждаться.

Его первое заветное желание: добиться дивной красавицы, богатой барышни, - явилось основой всей его злополучной судьбы. На этом строилась вся его жизненная карьера - как загадка сфинкса: когда загадка разгадана, сфинкс умирает...

Как жить дальше, изобличенным перед всем светом, перед Тимеей и перед Ноэми, сброшенным с пьедестала, где годами возвышался он в глазах своей страны и заграницы, окруженный уважением соотечественников и милостью монарха.

Разве сможет он взглянуть в глаза женщине, которая с такой святой самоотверженностью превозносила его перед соперником, теперь, после того как она узнает, что он начисто лишен тех добродетелей, которые она в нем ценила, что вся его жизнь - сплошная ложь?

И разве сможет он предстать перед Ноэми, после того как она узнает, что он - муж Тимеи? Разве сможет взять на руки Доди?

Нет на всем белом свете места, куда можно было бы убежать. Все так, как сказал тот человек: бежать от людей, как он, отречься от своего имени, как он, затеряться в чужом городе, как он. Гонимым, обежать всю землю вокруг.

Но Тимар знал еще одно место: луна, холодная планета. Как, бишь, сказала Ноэми? Туда переселяются те, кто самовольно лишил себя жизни, те, кому больше ничего не нужно. Они уходят туда, где пустота... А когда этот человек станет наведываться на ничейный остров и своим преследованием доведет одинокую женщину до отчаяния, тогда и Ноэми наверняка устремится за ним, Тимаром, на эту холодную звезду.

Тимар настолько утвердился в этой мысли, что у него хватило самообладания направить подзорную трубу на убывающий рожок луны - где яркие пятна и зияющие круглые кратеры сменяют друг друга - и облюбовать для себя место среди множества мертвых гор: "Вон там я стану ждать Ноэми!".

Он вернулся в комнату, где проходил их разговор с каторжником.

В камине еще видны были следы сожжения, кучки пепла хранили контуры сгоревшей одежды. Тимар подбросил в огонь поленьев, чтобы уничтожить самые следы. Затем, надев пальто, вышел из дома.

Путь его лежал к Балатону.

Полумесяц освещал огромную застывшую озерную гладь; словно ледяное солнце отражалось в ледяно зеркале.

"Иду, иду! - сказал Тимар. - Скоро я узнаю, что ты говорила мне. Ты звала, и я приду".

Он направился прямо к полынье.

Отыскать ее было нетрудно: отметины, сделанные предусмотрительными рыбаками, издали предостерегали каждую праведную душу, что это место надобно обойти стороной, Тимар же намеренно шел туда.

Подойдя к одной из отметин, он остановился, снял шляпу и взглянул на небо.

Целые годы он не молился. А в этот час ему вспомнилась всемогущая сила, приводящая в движение звезды и дающая жизнь ничтожным червям; эта же сила создала человека, который бросил ему вызов.

В этот последний час душа Тимара обратилась к Богу.

"О всемогущая сила! Тебя бегу и к тебе припадаю в этот час. Не ропщу, не жалуюсь: ты вела меня, но я сворачивал с пути; ты наставляла меня, а я хотел делать по-своему, и вот к чему я пришел. Со слепой покорностью ухожу я в мир иной. Холодна будет моя душа и вынесет тот холод. Каюсь в грехе своем: несчастными я сделал тех, кто любил меня и кого я приблизил к себе. Не остави их своей милостью, о вечная справедливость! Я грешил, так мне и каяться, пусть я умру! Нет другой причины их страданиям - только я один. О, вечно правый, меня сюда приведший, будь справедлив к ним. Храни и утешь слабых женщин, малого ребенка. А меня препоручи твоим карающим ангелам. Я каюсь и смолкаю!".

Он опустился на колени.

Неутихающие волны Балатона бились о края полыньи. Меланхолическое озеро зачастую начинает бушевать даже в полный штиль, а когда поверхность его скована льдом, бушует в зеркале полыньи.

Тимар склонился над волною, чтобы поцеловать ее, как целуют мать, отправляясь в дальнюю дорогу, как целуют дуло ружья, прежде чем направить выстрел в висок.

И когда он склонился над водою, прямо перед ним показалась голова человека.

Голова человека, обращенная лицом вверх...

Правый глаз мертвеца был скрыт черной повязкой, другой - налитый кровью, холодно, неподвижно взирал в пустоту; в открытом рту плескалась вода.

Страшный призрак вновь ушел под воду.

Минуты через две, когда в полынье вновь вскипела волна, кошмарное лицо снова всплыло на поверхность, остекленелый глаз словно бы смотрел на Тимара.

И еще раз показалась голова у кромки полыньи, чтобы скрыться навсегда, и лишь мертвая рука с судорожно искривленными пальцами какое-то мгновение торчала из воды.

Тимар, обезумев от ужаса, вскочил с колен. Ему показалось, будто чудовищный призрак манит его за собою.

Волна меж кромок полыньи билась, точно живая.

В вновь раздались вдали загробные органные аккорды, какими внезапно набежавшая ночная буря предваряет свое появление; этот органный гул раскалывается о ледяные плиты, распадается на отдельные голоса: плачут, воют незримые духи; их призрачный хор набирает силу, звучит все громче и громче.

И вновь охвачено все ледяное поле мощным звучанием. Словно у тысяч арф в подледных глубинах вдруг лопнули струны, гул этот, постепенно нарастая, переходит в мощный рокот; словно раскаты гром прокатываются в глубинах озера, басами оттеняя величественную мелодию, подобно гласу Божию грохочет мощная симфония. Ледовая масса содрогается, приходит в движение, и края полыньи вновь смыкаются наглухо.

Сотрясаясь всем телом, Тимар падает ниц на холодный лед.

Иней превратил ничейный остров в серебристый лес. Затяжные туманы каждую веточку украсили снежным цветком; затем наступили солнечные дни, и иней, чуть подтаяв, покрыл деревья ледяным панцирем, каждую ветку заключил в прозрачный футляр, - теперь весь лес стоял как бы стеклянный. Ветви, отягощенные ледовым убором, клонились к земле, придавая всем деревьям сходство с плакучей ивой, и стоило ветру пробежаться по этому стеклянному лесу, как поднимался звон, словно в хрустальных садах волшебных сказок.