Негодующие крики и звуки хлёстких пощёчин, которыми разъярённая Ксено награждала незадачливого любовника, застали Савмака на пороге андрона — измученный её холодной надменностью и безразличием к его чувствам, он решил незаметно покинуть весёлое общест-во, чтобы предаться в уединении скорбным размышлениям. Завидев девушку в объятиях сармата, скифский царевич, расшвыряв по пути замешкавшихся сотрапезников, в мгновение ока очутился возле радостно гогочущего алана — Ардебеврису ярость Ксено казалось увлекательной любовной игрой.

Изумлённый неожиданным препятствием сармат тупо уставился на юношу, загородившего выход. В андроне воцарилась напряжённая тишина. Савмак, бледный, как полотно, тихо сказал:

— Оставь её…

Воспользовавшись временным замешательством алана, Ксено с не женской силой рванулась, выскользнула из его поистине медвежьих объятий, и, сгорая от стыда, поспешила спрятаться среди ошеломлённых гетер. Проводив её всё ещё непонимающим взглядом, Ардабеврис, медленно наливаясь пьяным гневом, обернулся к Савмаку.

— Уйди с моей дороги, сын мула, иначе я расшибу твою глупую башку, — прошипел он, буравя юношу налитыми кровью глазами.

— Только твой посольский сан, сармат, удерживает меня от достойного ответа на оскорбление, — с удивительным, пугающим спокойствием процедил сквозь зубы Савмак.

Они говорили на смешанном скифо-сарматском наречии, бытовавшем на берегах Данаприса. Ардабеврис сразу признал в юноше исконного врага своего рода, одного из сколотов-пилофириков, объединившихся под началом Скилура и не пустивших сарматские племена в благодатную Таврику. И от этого обычно сдержанный алан на какой-то миг потерял голову.

— Прочь! — Ардабеврис попытался двумя руками оттолкнуть Савмака.

И, тут же, взлетев над головами испуганно шарахнувшихся в стороны пантикапейцев, гордый алан грохнулся на мозаичный пол андрона — уроки греко-римской борьбы, преподанные Руфусом, не пропали для Савмака втуне.

Алан вскочил на ноги с невероятной быстротой и сноровкой; взревев от ярости, он попытался достать меч, но, увы, ножны были пусты — пирующие оставили оружие охране дворца во избежание таких вот недоразумений и ссор, нередко случавшихся и ранее.

В это время из глубины андрона послышался боевой клич сарматов, и на помощь Ардабеврису, сметая всё со своего пути, поспешил тугодум Варгадак — до него только теперь дошёл смысл происходящего. Размахивая ручищами-клешнями, он ревел, как раненый буйвол, стараясь добраться к ощетинившемуся Савмаку. Ему осталось совсем немного, два-три шага, как неожиданно на его запястья будто легли и замкнулись железные тиски — гигант, чуть ниже языга ростом, но шириной покатых плеч вовсе не уступающий забияке, стал перед ним, словно скала.

— Э-э, приятель, потише, — мягкий, рокочущий бас Митридата-Диониса, казалось, заполнил андрон по самый потолок. — Негоже воинам выяснять отношения таким недостойным способом. Добрый конь, острый меч и хорошо утоптанное ристалище — вот и всё, что нужно мужчинам для славной беседы.

Митридат, как и Савмак, тоже знал скифо-сарматское наречие — обладая невероятной склонностью к изучению чужих языков, он и в Пантикапее не терял времени даром.

Опешивший Варгадак слабо трепыхнулся, будто намереваясь вступить в рукопашную с Митридатом, но тут раздался властный голос стратега аспургиан, вовремя вспомнившего про свои обязанности:

— Остановитесь! Именем царя Боспора приказываю — все на свои места! Ослушники, не взирая на сан и заслуги, будут подвергнуты бичеванию как последние рабы! И с позором изгнаны за пределы царства…

Стратег подошёл ко всё ещё не остывшим сарматам, за чьими спинами уже сгрудились соплеменники, недобро осмотрел гостей, хотел что-то сказать, но смолчал и обратился к Савмаку:

— Стыдно, царевич! Наследник престола — и пьяная драка. Фи! — с негодованием фыркнул он; но, заметив опасный блеск в глазах юноши и вовремя вспомнив, что перед ним стоит уже не его лохаг, а будущий господин, примирительно добавил: — О случившемся я обязан доложить царю, уж извини. Остальное, как верно заметил этот юноша, — стратег кивком головы указал на невозмутимого Митридата, — вы можете выяснить на свежую голову и в подобающем месте. Хотя это и не по правилам… — едва слышно пробормотал он, удаляясь на своё ложе.

— Поединок! — вскричал наконец обретший дар речи Ардабеврис. — На живот!

— А кто против? — с ленцой в голосе спросил Митридат — его явно забавлял этот инцидент. — Мы готовы, — он дружески подмигнул всё ещё бледному от гнева Савмаку.

— Когда? — рыкнул и Варгадак, распаляясь злобой к нежданному врагу в особе этого хладнокровного юноши, по силе не уступающему лучшим бойцам, с кем доводилось прежде встречаться языгу.

— Если тебе не терпится — то завтра, — отрезал Митридат. — А вам, — дружелюбно обратился он к остальным сарматам, — я советую освежиться родосским и отведать печёной на углях антакеи — такая лёгкая пища на ночь в самый раз.

Но его призыв пропал втуне — глухо урча, словно волчья стая, у которой перед носом украли добычу, сарматы покинули андрон. Вскоре за ними потянулись и удручённые происшествием пантикапейцы. Их, как и всех обывателей во все времена, мучил тоскливый вопрос: «Что теперь будет?..» Впрочем, пантикапейцев можно было понять и посочувствовать их страхам и волнениям: к одной беде в образе грозных скифов царя Скилура теперь может добавиться и другая напасть — ещё более дикие и кровожадные сарматы, мстительные, не прощающие обид пришельцы из пустынных и бесплодных берегов далёкого Аракса…

Поединок состоялся два дня спустя. Опечаленный новым несчастьем, свалившимся как снег на голову, царь Перисад долго не решался дать высочайшее согласие на смертный бой между зачинщиками драки в андроне, но освирепевшие сарматские предводители, для которых воинская честь была отнюдь не пустым звуком, настояли на своём, недвусмысленно пригрозив в случае отказа привести дружины под стены Пантикапея уже этим летом. Тогда вконец отчаявшийся царь, проклиная судьбу и опостылевший трон, поспешил под разрешение на поединок подписать дружественный договор с сарматами, хотя и понимал, что пергаментным свитком, пусть и внушительным с виду, с золотыми боспорскими печатями и замысловатыми тамгами кочевников, не отгородишься от бури, неотвратно надвигающейся с северо-востока.

Ристалище устроили на месте запасного гипподрома, где царские гиппотоксоты учились выездке и рубке в конном строю. День оказался на удивление тёплым и солнечным, но коварный низовой ветер забирался и под утеплённые мехами плащи многочисленных зрителей, для которых собрали скамьи со всего Пантикапея. Конечно, сидячих мест на всех не хватило, но собравшиеся отнеслись к этим неудобствам стоически — ожидаемое зрелище относилось к разряду столь редких, что даже убелённые сединами старцы с трудом вспоминали нечто подобное, случившееся ещё во времена грозного деда ныне правящего царя, бесстрашного воителя и рубаки, завоевавшего для слабохарактерного внука пол-Таврики, синдов и меотов.

Савмак внешне был невозмутим, хотя в душе у него разверзся аид. Он не мог себе простить несдержанность на пиру, из-за чего радушно относящийся к нему Перисад попал в незавидное положение. Царь так и не принял его для объяснений, несмотря на весьма настойчивые попытки юноши проникнуть во дворец. Сателлиты Перисада, безмолвные и надменные фракийцы, решительно указали ему на выход, даже не удосужившись подобающим образом поприветствовать Савмака. Безутешный царевич, которому не с кем было даже словом перекинуться, так как его друзья — Тарулас, Пилумн и Руфус — всё ещё скитались в поисках новобранцев по диким степным просторам, отправился к сторожу «Алкиона», старому пирату и пьянице, где и провёл время до поединка, изнуряя себя тренировками в тяжёлом учебном облачении.