— Говорят, удар, — грит Зойре. Голос его доносится под неким довольно диковинным углом, скажем — прямо снизу, а раскидистый некрополь уже вбирается внутрь, суживается и съеживается, вытягивается в Коридор, известный Ленитропу, но не именем своим, а деформацией пространства, что таится внутри его жизни, латентной, как наследственное заболевание. Кучка врачей в масках, закрывающих все, кроме глаз, блеклых и взрослых, движутся в ногу по проходу туда, где лежит Рузвельт. В руках у них блестящие черные чемоданчики. В черной коже позвякивает металл — таким перезвоном, словно это номер чревовещателя: поможите-выпустите-меня-отсюда… Кто бы там ни позировал в черной накидке в Ялте вместе с другими вождями, он изумительно передал самую суть крыл Смерти, плотных, мягких и черных, как зимняя накидка, подготовил нацию зевак к уходу Рузвельта, существа, кое Они собрали, существа, кое Они же и демонтируют…

Кто-то тут хитро вводит поправку на параллакс, масштабирует, все тени движутся в нужную сторону и удлиняются с ходом дня — но нет, Зойре не может быть всамделишным, как и эти темноряженые статисты, что ждут в очередях гипотетического трамвая, два с чем-то ломтика колбасы (еще бы, еще бы), дюжина полуголых ребятишек, что носятся взад-вперед по выжженному жилому дому, столь до изумления детализированные — да уж, у Них бюджет что надо. Поглядите-ка на это опустошение, сначала все построили, потом раздолбали на куски в диапазоне от размеров тела до порошка (просьба заказывать согласно Калибру), пока Полдень незабываемого аромата в Берлине, суть человеческого тленья, нагнетается на площадку той рукою, что лежит в некоем переулке, здоровая, точно дряблая лошадь, и давит на свой гигантский пульверизатор…

(По чернорыночным часам Зойре близится полдень. С 11 до 12 утра — Дурной Час, когда белая женщина со связкой ключей на кольце выходит из горы и может явиться вам. Тогда вы осторожнее. Если не сможете освободить ее от чар, кои она никогда в точности не именует, вас накажут. Она — прекрасная дева, что предлагает Чудо-цветок, и она же — старая уродина с длинными зубами, которая вас в той грезе нашла и ничего не сказала. Се ее Час.)

Боевыми порядками грохочут черные «Р-38», движутся ажуром по бледному небу. Ленитроп и Зойре отыскивают кафе на тротуаре, пьют разбодя-женное розовое вино, едят хлеб с сыром. Лукавый старый торчок извлекает «штакетину» «чая», и они сидят на солнышке, передают ее друг другу, предлагают дернуть официанту, поди угадай, а? так и солдатские нынче тоже приходится курить. Мимо потоком текут джипы, бронетранспортеры и велосипеды. Девушки в свежих летних платьицах, оранжевые и зеленые, как фруктовые ледышки, подваливают и садятся за столики, улыбаются, улыбаются, все время озирают окрестность на предмет раннего бизнеса.

Зойре как-то удается разговорить Ленитропа насчет Ракеты. Не тема Зойре, конечно, хотя ушки у него на макушке. Если кому-то надо, значит, и своя цена у нее есть.

— В чем восторг, мне никогда не понять. Мы по радио столько про нее слышали. У нас тут была своя «Программа Капитана Полночь». Но мы разочаровались. Хотели верить, но поглядишь вокруг — и веру как корова языком слизнет. А к концу и того меньше оставалось. Я только одно знаю: она обрушила кокаиновый рынок, керл.

— Это как?

— В этой ракете что-то ест перманганат калия, правильно?

— Турбонасос.

— Ну а без этого Purpurstoff[192] кокаином честно не поторгуешь. Да что там честно — это вообще нереально. Зимой во всем этом блядском Рейхе, керл, кубика перманганата было не отыскать. Ох, вы бы видели, как у всех трубы горели. Друзья же, понимаете. Но какому другу не хотелось — по знакомой вам терминологии — кинуть вам в рожу тортом, а?

— Спасибо. — Секундочку, он это про нас? Он что, собрался…

— Поэтому, — продолжает, — на Берлин наползло гигантское кино с Лорелом и Харди, немое, немое… из-за дефицита перманганата. Не знаю, на какие еще экономики так повлияла A4. Тут не просто тортиками кидались, на рынке царила не просто анархия — это же химическая безответственность!

Глина, тальк, цемент, даже — вот как далеко зашли извращения — мука! Сухое молоко, отнятое у грудничковых животиков! Все эрзацы стоили больше самого кокаина — но вообразите, кто-нибудь набивает себе ноздри молоком, хахахаха! — на минутку сорвался, — и это стоило убытков! Без перманганата ничего наверняка не распознаешь. Чутка новокаина для притупления языка, что-нибудь горькое для вкуса — и на бикарбонате натрия можно зашибать огромные барыши. Перманганат — вот пробирный камень. Под микроскопом капнешь на рассматриваемое вещество, оно растворяется — и смотришь, каким оно выходит из раствора, рекристаллизуется: сначала по краям возникнет кокаин, затем, на других хорошо известных позициях — растительный материал, прокаин, лактоза: фиолетовая мишень, у которой внешнее кольцо дороже всего, а яблочко ничего не стоит. Антимишень. Явно не мишень в представлении A4, а, Ракетмен? Эта ваша механика — торчку не вполне друг. На что она вам сдалась? Ваша страна шарахнет ею по России?

— Мне-то она к чему? И в каком смысле — «моя страна»?

— Извините. Я попросту к тому, что русским, похоже, она довольно отчаянно нужна. У меня забрали связников по всему городу. Допрашивали. Все про эту ракету знают ровно столько же, сколько и я. Но Чичерин думает, будто нам что-то известно.

— Охбатыпки. Опять он?

— Да, он как раз в Потсдаме. То есть должен быть. Встал штаб-квартирой на одной старой киностудии.

— Шикарные новости, Эмиль. С моим везеньем…

— Что-то вы неважно выглядите, Ракетмен.

— Считаете, это ужас? Вот вам! — и Ленитроп пускается расспрашивать Зойре, не слыхал ли тот чего-нибудь про «Шварцгерэт».

Зойре не вполне, конечно, вопит «Аййииии!» и не уносится прочь по улице, ничего такого, но какой-то клапан все ж говорит скрииип и что-то перенаправляется в другую сторону.

— Я вам так скажу, — кивая и ерзая, — поговорите с der Springer[193]. Ja, вы с ним отлично поладите. Я всего-навсего форточник на пенсии, мне бы только остаток лет провести, как Величайшему Россини, — в удобстве. Вы только не упоминайте меня, ладно, Джо?

— И кто же этот «дер Шпрингер», Эмиль, и где мне его найти?

— Это конный рыцарь, что беспрестанно скачет…

— Ничего себе.

— …по шахматной доске Зоны, вот кто. Как Ракетмен, который сегодня пролетает над преградами. — Он гаденько смеется. — Прекрасная парочка. Откуда мне знать, где он? Может быть где угодно. Он повсюду.

— Зорро? Зеленый Шершень?

— Последнее, что я слышал неделю-другую назад: он был на севере, где-то на Ганзейском маршруте. Вы встретитесь. Не волнуйтесь. — Неожиданно Зойре встает и намыливается уходить, жмет руки, сует Ракетмену еще один косяк на потом — или на счастье. — Мне к медикам нужно. Счастье тысячи клиентов — в ваших руках, молодой человек. Встретимся у меня. Glück[194].