Перед моими глазами тускнели огоньки люстры, а узор на лепном потолке пропал совсем.

— Есть сведения, что ты привлекал к работе на контору чеченских боевиков. Скажешь, наговор? — подзадорил Горбовский.

— Не было таких случаев — детьми клянусь.

— Да? А в Институте скорой помощи лечили парня из Чечни?

Горбовский говорил очень уверенно. Теперь я окончательно знал, что моя фирма «течёт». Только что именно сливает информацию?

— Лечили. Только он не был боевиком, если ты имеешь в виду сына Падчаха. Я не мог отказать ему в помощи, хоть и не давал клятву Гиппократа. Разве плохо, что парень выжил?

— Очень хорошо, Андрюшка! О другом речь. Уже не телефонный разговор пошёл. Ещё раз приглашаю тебя на Морскую. Давай, приезжай завтра — с супругой. Леокадия её развлечёт, а мы тем временем поговорим без помех, ладно? И об Оксане Бабенко — тоже. У неё родные нашлись — в Донецке и в Киеве. В суд на тебя собираются подавать за то, что девчонку засылал к бандитам. Её же в бордель продали, верно?

— Так вышло. — Я уже ничему не удивлялся. — Сысоич, откуда ты всё это знаешь? Вряд ли Оксана будет каждому рассказывать про такое…

— Нет, конечно. Родные узнали, что девчонка служит в фирме, директор которой совершенно отвязался. Вот, отправили Оксанку на погибель. Твоё полное имя родственники прекрасно знают, адрес фирмы — тоже. Я должен реагировать или нет? Не одни мы в городе живём, и в стране, и в СНГ*. Андрюшка, и у тебя есть враги, и у меня. Не можем мы поступать, как заблагорассудится. Надо было поосторожнее с Оксаной… Родным ведь не объяснишь, что для дела надо. У них сердце болит.

— Неужели? А я-то лично, ещё в девяносто третьем, посылал и телеграммы, и письма. Как раз в Киев и в Донецк. Сообщал о гибели Октябрины Михайловны, просил о детях позаботиться. Родные ответили, что у них нет средств. И всё — пропали. Даже мальчишек не увезли к себе. Год с лишним не возникали, даже не интересовались, живы ли дети. А теперь вдруг отыскались, когда всё более-менее устроилось. И ещё грозятся в суд подать на того, кто сделал их работу — сохранил семью. Бедность — не оправдание для преступного равнодушия.

Мне так хотелось под контрастный душ, что я едва не выл. А после такого разговора не мешало бы и в ванну залезть.

— Сысоич, Оксане девятнадцать лет. Она решает сама за себя. Очень хотела нам помочь. Может быть, чувствовала себя обязанной. Ведь те самые родственники не помогли младшим выкарабкаться. Оксане пришлось самой кормить семью. А где взять столько денег? Она не захотела оставаться на должности секретаря, сколько я ни предлагал. После родов сразу попросилась на оперативную работу, чтобы не выглядеть иждивенкой. К тому же, выбора особого не было. Они оказались внешне очень похожи с сестрой Эдуарда Косарева. И что было делать Прохору Гаю? Оксана вошла в его положение, прониклась проблемами ФСК. Я не мог силком заставить её «погружаться». У Прохора в деле хранится расписка гражданки Бабенко о том, что она идёт на задание добровольно. Конечно, мы проверили по соответствующим картотекам. Человек вменяемый, наркотой не балуется, не пьёт, опасность осознаёт…

Захар ничего не ответил. Видимо, кое-каким доводам он всё же внял.

— Я далеко не во всём прав, и тоже мучаюсь. Но Оксана в той командировке нашла своё счастье. Сейчас считает деньки до свадьбы. Будущий муж согласен удочерить Октябрину, взять на себя заботу о младших. Он же обещал согласовать вопрос с украинскими родственниками детей. Возможно, его обращение и послужило поводом для судебного иска. Получается, что они имеют претензии к тем, что спасал семью. А вот о тех, кто детей без матери оставил, даже не вспоминают. Видимо, решили, что с нас легче «бабки» срубить.

— Жених Оксаны знал, что она была заслана? Мог им рассказать?

На том конце провода то и дело раздавался возмущённый голос Леокадии, которая звала мужа ужинать. Генерал виноватым голосом упрашивал Ликушку немного потерпеть.

— В курсе был, но рассказать не мог. И сама Оксана ни с кем не откровенничала. Родные до сих пор не в Москву не звонили — я бы знал. Оксана и её любимый собирались только объявить о своей помолвке. В них я уверен, как в себе. Оба — немногословные, волевые люди. Поэтому, скорее всего, на Украине узнали правду из другого источника. И я буду последним лохом, если не смогу до него докопаться. Захар, поздравь от меня Лику с праздником…

— Сейчас позову её к трубочке! — предложил генерал.

— Нет, извини, Сысоич, я не в форме…

К горлу подступила тошнота. Перед глазами заплясали чёрные противные мушки. Чтобы связаться с родными Оксаны, да ещё живущими в разных городах Украины, нужно знать их адреса. И круг таких людей ограничен. Количество же тех, кто посвящён в тайну Оксаниного «погружения», и вовсе мизерно. Итак, человек знает адреса, может рассказать о подмене сестры Косарева. Кто такой? Я сам исключаюсь. Оксана? Вряд ли, её это ни к чему. Её жених? Совсем нереально. Сестрёнка Липка? Ей и в голову это не придёт. Прохор Гай? Я даже не в курсе, давала ли ему Оксана адреса родственников. Да и не станет он кликать лихо на свою голову.

Чёрт, голова совсем не работает, и сердце даёт перебои. Хочется сидеть с раскрытым ртом, потому что не хватает воздуха. Теперь младших не отдадут Оксанке. Из-за каждого станут жилы тянуть. И испортят бедняжке всю свадьбу…

— Приглашаю вас к шести вечера, завтра. Андрей, слышишь?

Захар очень хотел побеседовать со мной, но не по телефону.

— Геннадий будет, Петренко, вы же давно не виделись. Он тоже не дождётся, когда вместе соберёмся.

— Ладно, жди. — Я хотел положить трубку, но Захар не дал.

— Не увиливай. Без дураков, приезжай! Разбирательство будет не из лёгких. Вполне вероятно — на пятьдесят примерно процентов — дело закончится ликвидацией твоей конторы. Есть и такой вариант — некоторые из твоих служащих пойдут под суд. Брагин, к примеру.

— Вот она, благодарность! За всё, что Ромыч сделал для людей. У него трое детей, один — новорождённый. Это побоку?

Красота! Гай — по стражей. Брагину грозит то же самое. Мохаммад Эфендиев, не закончив лечение, был вынужден скрыться из Питера…

— Ладно, до завтра! — попрощался Захар.

А я неожиданно подумал — что я там не видел? Захотят лишить лицензии — лишат. И визит на Морскую набережную не поможет. А мне надоело дрожать со страху. Закроют агентство, и плевать, не пропаду. Только нужно немедленно предупредить Брагина, чтобы не возвращался из Смоленска. Не знаю, для чего генерал упомянул Брагина? Может, хотел предупредить?

— Сысоич, я не приеду — передумал. Чему быть, того не миновать. Я не хочу никого видеть — на завтра, ни потом. Закрывайте фирму, чёрт с вами! Потом пожалеете, да поздно будет.

— Чего?! — оторопел Захар.

Кажется, он от удивления подавился окурком.

— То, что ты — генерал-майор, мне до фени. Я давно уже не в твоём подчинении. Говорю тебе, как мужик мужику — контору мою прикроют только по суду. А для этого ещё нужно доказать сам факт противозаконных действий. За октябрь девяносто третьего нас всех амнистировали. И, если откинуть прочь сплетни и домыслы, ни в чём криминальном мы не замечены. Разве что имеются неясности с расстрелом банды Косарева под Новый год, плюс история с ним самим. Свидетелей нет, никто ничего не знает. А покойника за стол сажали — ну и что? Это статья несерьёзная. Так, хулиганство…