— Это ты «Первого круга» начитался. В Инте академики работали пильщиками дров, грузчиками, вридлом…

— Это что, вридло?

Ульрих злорадно, только и ждал этого вопроса:

— Временно исполняющий должность лошади… в упряжке тяжело нагруженных саней по Косьявомской дороге.

Бэткинс с голубого креслица заказывает шпритцы для двоих. Официант с подносом прорывается к ним сквозь густеющую толпу, через чащу шелков, лавируя над колье и декольте, но пока он ставит дринк на стол, кто-то его подшибает под руку, и один из шпритцев прыскает на Виктора. Кто это? Замахоренный в елочку пиджак и в пандан к нему помятая в елочку физиономия могут принадлежать только Пищину, случайно забредшему во «Франкфуртер» и тут потерявшемуся искателю грантов и одновременно спецу по ГУЛАГу.

С кем это у Пищина назначено?

А тот, завидя знакомое лицо, спешит вывалить новость:

— Знаете, что Яковлев умер, Александр Николаевич, в пятницу погребение?

Бэткинс, окинув взглядом появившегося, явно выбирает для себя другое общество и растворяется. Пищину достаются чужой стул и полувылитый чужой дринк. Вне себя от везения, с места в карьер он что-то там родное, нечленораздельное талдычит. Ну и вертит головой, пытаясь разглядеть, кто еще идет по залу. Кругообразно поворачивается, нужно ведь знать — нет ли в толпе влиятельных каких-нибудь европарламентариев, через которых можно было бы сорганизовать для российских правдоискателей удачный грант?

Это трудный случай, потому что Пищин связан с широкой российской провинцией. Из него во все стороны прут новости, документы, имена. Огромный же минус в том, что он видит в формальностях помеху и о правовых вопросах думать не имеет привычки. То и дело из его обширных суконных карманов выпрыгивают пронзительно-трагические письма, душераздирающие дневники. Работать бы с ними. Жаль, что на вопросы, есть ли у авторов наследники, Пищин, как правило, отмахивается: «Да не важно, им это совершенно по барабану».

Бэр уже к этому привык, качает головой. Выдает Пищину деньги на ксерокопии, подписывает разнокалиберные письма в защиту пищинских затей, выдавливает из себя увещевательные беседы по-русски. Но стоит ему организовать круговой контракт на восемь стран — тут-то выясняется, что, даже не заметив, о чем уже месяц шли переговоры, пищинская группа как раз передала право управления этим фондом немецкому мелкому издателю, который в обмен подарил им подержанный факс-аппарат с запасными рулонами и даже пригласил Пищина на целую неделю в Лейпциг.

Тем не менее, ни на что не обижаясь, Бэр уже много лет нянькается с Пищиным, с пищинской организацией, из кожи лезет, помогая довести до печати то, что накоплено в их хранилище.

А те в детской невинности сплошь и рядом пускают в свой деликатный огород козлов: публикаторов и популяризаторов. Один такой, к примеру, засадил всю пищинскую команду за тридцать долларов в день (на всех вместе) выдергивать и копировать для него по две — по три строчки из разных леденящих душу свидетельств периода сталинских чисток. Получил у них пачку выписок, перетасовал в произвольном порядке и опубликовал два мировых бестселлера под собственным именем. Тем самым перебив Бэру возможность эффектного ввода в научный оборот двухсот, если не более, уникальных документов.

Тут даже Бэр не выдержал.

— Да, — по-русски он сказал, — шпана.

Он так и сказал, шпана.

Так. Ныне Пищин, цеховик свободного слова, явно с новым урожаем. Вот он вынимает из помятого кармана несколько страниц. Имя автора записок — Семен Гелько.

Как начался бунт в лагере? Нас не повели на ужин. Велели опять брать инструменты и выполнять неизвестно что. Зэка отказались выполнить команду — он взял автомат и открыл огонь над нашими головами. Все упали, а я стоял. Почему я не упал — не знаю. Перед всеми ребятами я это сделать не мог. Мне говорят — выйди. Нет, думаю, сделаю один шаг, и мне припишут побег. Стою на месте. Тогда на меня натравили собаку. Я ее убил ударом по голове и проорал своим ребятам:

— За мной, на вахту, шагом марш!

И понеслось. Мы грудью выбили ворота. Перед воротами человек восемь или десять уже лежали мертвыми или раненными…

…Когда умер Сталин, нас всех заставили встать, чтобы почтить память. В это время вся Россия стояла. В моей бригаде не встали два человека. Им добавили еще по пятнадцати лет за невыполнение приказа. Семнадцать миллионов заключенных стояло в эту минуту. Все были на седьмом небе от счастья. Делали бражку и отмечали освобождение.

Вот, по первому же пробному куску видно качество. Превосходный текст, что твой Хемингуэй. Берем. Конечно, текстология, комментарий, подготовка, устранение орфографических ошибок. Биографическая справка, предисловие историка, специалиста. Сличение текста обязательно с оригиналом, а то с Пищина что угодно станется. Работы это потребует не меньше чем год. Дневник восстания того стоит. Бэр одобрит!

Только Виктор открыл рот ответить на вопрос Пищина: найдем издателя? — как над столом навис все тот же Кобяев:

— А, это вы гельковским дневником восстания любуетесь? Правда, здорово? Отлично мы с Пищиным и Кукесом вчера посидели тут в баре! Контрактик подписали — зашибись! Мы Кукеса печатаем по персональному гранту Совета Европы, а в приложении к кукесовской книжке шлепнем Гелько. Потом отдельно Гелько под спонсирование. Нам Кукес поспособствует, если мы его собственную книгу выпустим. Он предисловие напишет, и Гелько через четыре месяца у нас выйдет как дуся в иллюстрированной серии «Отроки России», знаете, с витязями на обложке? Вы что? Уже все обсудили? До свидания, Пищин, до свидания.

— А я вообще-то еще думал. Не был уверен, кому отдать. У вас ведь без аванса, — проблеял, цепляясь за кресло, Пищин.

— А вы уже не можете ничего думать. Вы вчера подписали контракт на Гелько на мировые права. Хоть и без аванса, а теперь все гельковские дела решаем мы. Однозначно, Пищин. Извините, у меня серьезный тут с товарищем разговор, прошу прощения.

Пищин, не обращая внимания на задранную брючину, встал, шибанув спинкой кресла рококошное зеркало.

Кобяев интимно пригнулся прямо к Викторову уху:

— Вобще-то я тут сходил, поговорил, и вас тут однозначно желают видеть, с вами хотел бы Хомнюк познакомиться.

— Со мной?

— Да, с вами. Поручил мне найти на ярмарке Виктора Бэра, обратиться к нему, вот я и выполняю просьбу господина Артемия Хомнюка. Я извиняюсь, что все так срочно.

— Я не Бэр, я Виктор Зиман.

— Да? Ой, извините. Оговорился. Идем?

— Вот что, прежде вы мне потрудитесь объяснить, кто такой Артемий Хомнюк.

— Ой, мне просто не пришло в голову, что вы можете не знать. Это же такое громкое имя. Деловой человек, глава крупнейшей инвестиционной компании, владелец контрольных пакетов многих банков и хозяин ряда морских портов в России. Владелец знаменитого ресторана в пыточном подвале Посольского приказа, оригинальное оформление.