Антиправительственные лозунги быстро сменялись антипрезидентскими и антисистемными. Толпы восторженно скандировали: «Революция! Революция!» Как отмечал сибирский леворадикальный бюллетень, возможности дурить население «сократились после смены состава депутатов, разгрома оппозиции и отставки премьер-министра»[397].

Во многих городах протестующие создавали координирующие органы. В разных местах назывались они по-разному — комитеты единых действий, советы спасения, координационные советы. Возникновение таких стихийных органов народовластия оживляло в памяти историю первых Советов, созданных во время революции 1905 г. в Иваново-Вознесенске, Петербурге, Москве.

Совпадение январского протеста с историческими датами 1905 г. было воспринято самими участниками событий как символическое, хотя говорить о «годовщине» можно только условно. Кровавое воскресенье состоялось 9 января 1905 г. по старому стилю, иными словами — на 13 дней позже.

Тем не менее сходство январских протестов 2005 г. с выступлениями рабочих, положивших начало первой русской революции, безусловно бросается в глаза. И в том и в другом случае демонстрации начались под экономическими лозунгами. И в том и в другом случае их фоном была война, от которой страна порядком устала (в первом случае — русско-японская, во втором — чеченская). Демонстрации переросли в массовые волнения, а лозунги протестующих быстро политизировались. На этом, однако, сходство заканчивается. Русско-японская война была для царского режима очевидным поражением. Режим Путина был не в силах разрешить чеченскую проблему, но как и всякий «конфликт малой интенсивности», противостояние на Кавказе могло продолжаться неопределенно долго, не приводя к катастрофическим для власти последствиям.

Участниками акций протеста в 1905 г. были в основном промышленные рабочие, по большей части — люди среднего возраста. В 2005 г. на улицы вышли пенсионеры, лишившиеся льгот, и студенческая молодежь. В свою очередь, правительство, правильно оценивая ситуацию, решило проявить сдержанность. Силу применяли, но в разумных пределах. Милиция неоднократно использовала дубинки, но преимущественно против молодежи. Во многих случаях, напротив, стражи порядка равнодушно наблюдали за тем, как возмущенные толпы блокируют улицы, перекрывают мосты и осаждают правительственные здания. Причину подобной невозмутимости надо, впрочем, искать не только в сдержанности высших инстанций или в их растерянности, но и в том, что сами силовые структуры чувствовали себя обиженными. Федеральный закон 122 лишил льгот также военнослужащих и работников милиции. В Калининграде было несколько случаев, когда вооруженные армейские патрули снимали с рейса кондукторов, требовавших плату за проезд с утративших льготы офицеров.

К началу февраля уличные выступления начали стихать. Перепуганные власти пошли на уступки. Бесплатный проезд для льготников был во многих городах восстановлен, компенсации увеличены. Хотя закон № 122 официально отменен не был, правительству пришлось по многим позициям публично дать задний ход. Чиновники стали оправдываться. Путин, привычно исчезнувший из поля зрения в разгар кризиса, вновь появился в Кремле. Вопреки ожиданиям он не решился отправить в отставку кого-то из особо провинившихся чиновников. Все ограничилось очередными призывами учитывать интересы населения.

Для граждан страны, привыкшей к тому, что власть никогда не уступает и никогда не извиняется, январский кризис оказался психологическим переломом. Несмотря на то, что полной победы достигнуто не было, уступки, сделанные начальством, воспринимались как проявление слабости и доказательство того, что с властью можно эффективно бороться. Политические потрясения, только что пережитые соседней Украиной, тоже не могли не повлиять на общественное мнение России. Независимо оттого, что к новой украинской власти в Рос-* сии относились со вполне обоснованной подозрительностью, сам факт того, что массовые уличные протесты повлияли на исход политической борьбы элит, не мог не произвести глубочайшего впечатления как на народ, так и на начальство. «По моим ощущениям, — писала читательница левой газеты “Прайда-info”, — наше общество высушено, накалено — может оказаться достаточно малой искорки, чтобы оно вспыхнуло, и, возможно, более основательно, чем это случилось у соседей»[398].

ОППОЗИЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ

Официальная думская оппозиция была застигнута этими событиями врасплох. Некоторые члены КПРФ выходили на митинги, но их никто не организовывал. Если партийные функционеры и пытались играть какую-то роль в происходящем, то сводилось это к попыткам уговорить людей разойтись, не перекрывать улицы и не вступать в конфронтацию с начальством. Призывы эти так же регулярно игнорировались. Кое-где на улицах и площадях появлялись красно-оранжевые флаги «Родины», но ни в подготовке акций протеста, ни в переговорах с властями эта группировка не участвовала. Лишь к началу февраля, когда все уже заканчивалось, лидеры КПРФ, оправившись от шока, призвали своих сторонников встать в «авангарде» движения протеста. Однако акции, проведенные по партийной инициативе, оказались исключительно маломощными, что особенно бросалось в глаза на фоне массовых беспорядков, прошедших всего за неделю-другую до того. Лидеры официальной оппозиции в очередной раз показали, что являются не альтернативой власти, а скорее удобным прикрытием для нее.

Январь 2005 г. выявил изменения, произошедшие в моральном климате российского общества. В начале 2000-х гг. известный левый журналист Анатолий Баранов сетовал на страницах «Правды-5», что, несмотря на невероятные лишения, «бедный человек в нашей стране не революционен». В крупных городах все более популярны становятся идеи левых, но большинство населения мечтает исправить свое положение «без коренной ломки, без риска»[399]. С точки зрения Баранова, эта ситуация трагична. А бывший диссидент Рой Медведев, напротив, радовался апатии масс, подчеркивая, что такое положение дел «не повод не для отчаяния, но основание для надежды»[400].

Никто не спорит, что при прочих равных условиях мирные реформы (с точки зрения интересов рядового гражданина) предпочтительнее революционных потрясений и уж тем более — если эти преобразования могут сопровождаться насилием. Но, увы, история не делается на заказ. История, тем более история России, для комфорта мало приспособлена. Трагизм ситуации, отмеченный Барановым, состоял именно в том, что большинство людей продолжало рассчитывать на эволюционные перемены или умеренные реформы в ситуации, когда для всего этого не было абсолютно никаких шансов. Однако Баранов писал прежде всего о беднейших слоях населения. А они никогда не были главными носителями революционного импульса. После августа 1998 г. началась радикализация обманутых и обворованных средних слоев, технологической элиты, квалифицированных рабочих наиболее конкурентоспособных предприятий (главным образом — экспортного сектора).