Ах, как бы ему хотелось, чтобы его сейчас увидели родные да друзья! Слева и справа от него стоят навытяжку два чёрных ординарца, рядом сидит офицер-туземец. Сам он, Гилари Джойс, сидит за столом. Пленника, окружённого стражей, подвели к столу. Араб, красивый собой мужчина, со смелыми серыми глазами и длинной чёрной бородою.

– Это ещё что такое? – крикнул Джойс. – Ты, негодяй, смеешь строить мне рожи?!

И в самом деле, лицо арестованного внезапно свело словно судорогой, но произошло это так быстро, что в следующий миг физиономия араба снова приняла чрезвычайно степенное, исполненное достоинства выражение, как то подчас свойственно только жителям Востока.

– Спросите-ка его, кто он такой и что ему нужно?

Офицер-египтянин повиновался, но арестованный молчал. Только та же судорога на секунду исказила его лицо.

– Чёрт знает что за наглость! – возмутился судья. – Негодяй мне ещё и подмигивает! Кто ты, плут, такой? Отвечай! Ты меня слышишь?

Но пришелец из пустыни был так же глух к английскому, как и прежде к арабскому. Напрасно задавал ему вопросы египетский офицер. Арестованный не обращал на него ни малейшего внимания и продолжал глядеть только на Джойса. Взгляд его оставался совершенно непроницаемым, по временам он строил гримасы, но рта так ни разу и не раскрыл.

Бимбаши в замешательстве почесал в затылке.

– Послушайте, Мухаммед-Али, мы всё-таки должны добиться от него какого-то толку. Вы говорите, при нём никаких бумаг не было?

– Нет, сэр, мы его тщательно обыскали, но ничего при нём не нашли.

– Ну и что вы думаете?

– Прибыл он, сэр, должно быть, издалека. Верхового верблюда загнать нелегко. Самое близкое место, откуда он мог явиться, – это Донгола.

– Ну, так мы его, голубчика, заставим говорить!

– А вдруг он глухонемой?

– Какое там! Впервые в жизни встречаю такого наглого плута. Он нам просто морочит голову.

– Так отправим его в Ассуан.

– Благодарю покорно, это – чтобы другие воспользовались моей удачей? Нет уж, эту птицу я изловил. Вопрос только в том, как заставить его говорить?

Тёмные глаза офицера-туземца обежали весь лагерь и остановились на огне кухонного очага.

– Если, ваше благородие, позволите, то… – произнёс он, глядя сперва на арестованного араба, а потом на огонь.

– Ну нет, так не годится, – замялся Гилари Джойс. – Это – чересчур, ей-богу, это слишком.

– Немножко-то можно, – продолжал настаивать египтянин.

– Ни за что! Если бы это можно было сделать по-семейному, тогда бы куда ни шло, а что мы станем делать, если дело дойдёт до Лондона? – прошептал Джойс, но потом добавил: – Ну а попугать-то его мы, во всяком случае, можем, тут беды никакой не будет.

– Конечно не будет, сэр.

– Вы двое, – бимбаши повернулся к двум ближайшим солдатам, – снимите-ка с этого молодчика плащ! А вы, сержант, положите подкову в огонь да раскалите её докрасна!

Суданцы принялись исполнять приказание. Араб молча следил за ними, но и не думал пугаться. Хуже того, он вроде бы даже улыбнулся. И когда к нему приблизился чернокожий сержант, держа на двух штыках раскалённую докрасна подкову, он и глазом не моргнул.

– Ну, что? Заговоришь ли ты теперь, каналья? – свирепо закричал Джойс на пленника.

Араб любезно, чуть ли не ласково улыбнулся и, отрицательно мотнув головой, провёл рукой по своей бороде.

– А, дьявол! Да бросьте же вы эту проклятую подкову! – завопил Джойс, вскакивая со стула. – Запугивать его без толку. Он знает, что мы не будем его пытать. Но что я могу сделать и уж непременно сделаю… Скажите-ка ему, Али, что, коли он не заговорит завтра поутру, я его так высеку, что всю шкуру у него со спины сдеру, не будь я Гилари Джойс! Перевели?

– Так точно, сэр.

– Отлично, а теперь, красавчик, ступай-ка себе спать. Желаю приятных сновидений, а также сладких помышлений о том, что день грядущий тебе готовит!

На этом допрос закончился. Стража увела арестанта. На ужин ему дали риса и воды.

Гилари Джойс был добрейшим человеком и потому целую ночь не мог глаз сомкнуть. Он с ужасом думал, что ему придётся-таки высечь араба. Эта мысль мучила его, он ворочался с боку на бок, и сон никак не приходил. Очень ему хотелось надеяться, что дело ограничится пустяками и что от одного вида ремённых плёток пленник наконец перестанет упрямиться.

«А что, если вдруг окажется, что он и впрямь немой? За что ж его тогда сечь-то?» – вдруг подумалось Джойсу, и эта мысль так разволновала его, что он окончательно решил не трогать арестованного, а просто-напросто отправить его в Ассуан, пусть это и рушило все его честолюбивые планы.

Пока Джойс на все лады предавался сим размышлениям, вопрос разрешился вдруг сам собою. В палатку к нему вбежал Мухаммед-Али.

– Сэр! – крикнул он. – Пленник исчез!

– Как исчез?!

– Бежал, сэр! И вместе с ним исчез наш лучший верблюд. В палатке пленного прорезана дыра! И бежал он, видать, давно.

Гилари Джойс со всем рвением принялся за розыски. Кавалерия изъездила все окрестности. Суданцы рыскали всюду, осматривая следы и выискивая араба. Но всё зря. Беглец словно испарился.

С тяжёлым сердцем Гилари Джойс написал о происшедшем официальный рапорт и отправил его в Ассуан. Через пять дней от генерала получили краткий приказ, который предписывал Джойсу незамедлительно явиться и сделать личный доклад. Скверно почувствовал себя молодой офицер. От сурового начальника, который не щадил ни себя, ни других, оставалось ждать только самого худшего.

И вот самые скверные его предчувствия не замедлили оправдаться. Измученный дорогой, усталый, он явился под вечер в штаб-квартиру генерала. За столом, заваленным бумагами и картами, сидели, погружённые в раздумья, старый генерал и начальник его разведки. Гилари Джойса, разумеется, ждал самый холодный приём. Генерал сказал:

– Итак, капитан Джойс, вы, насколько я понял, позволили себе упустить из рук чрезвычайно важного пленника?

– Виноват, сэр. Я крайне сожалею.

– Не сомневаюсь, что сожалеете, но дела этим не исправишь. Вы хоть что-нибудь узнали от него прежде, чем он сбежал?

– Нет, сэр.

– Вот как! И почему же?

– Он упорно молчал, сэр.

– И что же? Вы не пробовали его разговорить?

– Да, сэр, я сделал всё, что мог.

– Что именно?

– Я пригрозил ему пыткой, сэр.

– А он?

– Всё так же молчал, сэр.

– Каков он был из себя?

– Высокого роста, по всей видимости, головорез, сэр.

– Его приметы?