Мариванна волнуется, что малыш не по науке растет. Два упущения — по ночам кушает и к горшку не приучен. Ерунда! Почему растущему человечку не питаться, когда хочется? И второе: никто из известных Андрею взрослых людей не дует в штаны. Придет время — сам в туалет забегает.

Последний квартирант — дедушка Семен Алексеевич. Заиндевевший от горя мужик. У твоего домашнего очага только и отогревается. Язык не повернется выставить. Тем более что ночует не каждый день. Раскладушку по утрам убирает рано, сидит, старый воробей, в углу кухонного диванчика, и в глазах мольба — не выгоняйте, Христа ради, может, на что и пригожусь.

Из-за перенаселенности жилища и отличной слышимости сквозь двери и стены Марина и Андрей освоили технику бесшумного секса. Почти бесшумного. Кто бы Андрею подобное раньше предложил! Но Марина рассказывала, что очень долго думала, будто ее родители не совокупляются. Зачали ее — и теперь только разговаривают. И мы должны… Тихо! Тихо! Ладно, музыку включи…

Мария Ивановна была убеждена, что молодые связаны исключительно интеллектуальным общением. Все говорят и говорят…

— А почему посреди ночи музыку или телевизор на полную громкость врубают? — сомневался более искушенный Семен Алексеевич.

— Им так легче засыпать на узком диване, — стояла на своем наивная Мария Ивановна. — Музыка — тот же гипноз, я читала. Неловко навязываться, но несколько раз предлагала им поменяться. Мне — диван, им — большая тахта.

— С милой и на скамейке рай, — отвечал Семен Алексеевич. — А по утрам в ванной иногда вместе моются.

— На работу спешат.

В какой-то момент до Марии Ивановны доходил смысл их спора — обсуждают интимную жизнь молодых людей! Она краснела смущенно, уходила или переводила разговор на другое. Это шестидесятилетнему Семену Алексеевичу подобные разговоры не в диковинку, он бы вполне мог их вести со своей женой. Но для Марии Ивановны секс — загадочнее жизни на Марсе и опутан паутиной стыдливости и непроизносимых деталей.

Между тем Мария Ивановна не так уж и ошибалась. Наедине Марина и Андрей действительно много разговаривали. На те же темы, что штрихами наметились в их первом судорожном диалоге после примирения. Марина получила отчет по количеству часов, проведенных Андреем с Леной, матерью Петечки. Андрей понял, почему Марину жутко травмировал его вид с Петькой на руках. О ее первой любви, о романе с Колей-Кубом, Андрей знал в общем, теперь был посвящен в детали. Невесть откуда взявшиеся Колины дети сразили Марину наповал. Когда и Андрей продемонстрировал ей ребенка, Марина потеряла способность разумно мыслить.

Он объяснял ей, почему перестал домогаться свиданий и объяснений после пожара. Говорил, что любовь можно рассматривать как высшую степень эгоизма. Ты мне нужна целиком и полностью. Каждый волосок, взгляд, желание, каприз, руки, ноги, ямка пупка, приросшие мочки ушей (у тебя, между прочим, приросшие мочки, и в Средние века красавицей бы не посчитали), тридцать девятый размер обуви — не китайская ножка…

— Да ты меня раскритиковал с головы до ног! — возмутилась Марина.

— Не перебивай! Если я не буду видеть твоих недостатков, то мне останется только облить тебя лаком, повесить на стенку и молиться.

И дальше он говорил, что нормальный мужик за любовь-эгоизм должен чем-то заплатить. (Самим собой, думала Марина.) Возможно, творческие личности, поэты и художники, продолжал Андрей, способные увековечить любимую в стихах и на полотне, подобную цену считают достойной. Но для него, как ни примитивно звучит, материальная сторона дела имеет громадное значение. Он обязан предоставить Марине условия, которых она достойна.

Андрей не стал говорить, что его совершенно не вдохновляет идея в скором времени родить еще и девочку. Он прежде всего думал, что ему нужно будет прокормить, обуть, одеть и свозить к морю жену и двоих маленьких детей. Но Андрей знал, что Марина хотя и поймет его доводы, но не примет их, обидится. Для нее будущий ребенок — как мечта о грядущей благодати. Ладно, прорвемся. Тем более что секс с оглядкой на предохранение похож на жевание конфет с обертками. Какой дурак не согласится сорвать фантик и кушать чистый шоколад?

Марина откровенно рассказала Андрею, как сходила с ума от тоски, как смотрела «Мастера и Маргариту», продолжавшихся во сне. Марине в минуту исповеди казалось, что она вырвала из груди змею (тритона, кобру, глиста) гордости, схватила за шею — интересно, есть у гадов шея? — задушила и отбросила.

— Мы с тобой, — покачал головой Андрей, — два идиота с большущими комплексами. А знаешь, что твоя мама была инициатором Ольгиного звонка?

— Как мама? — воскликнула Марина. — Кто ей разрешил вмешиваться?

— Спокойно! Во-первых, не выдавай меня. Во-вторых, есть несимпатичная медицинская процедура — клизма, мы Петьке делали. Помогает при запорах. У нас был запор, нам поставили клизму. Нехорошо бить по рукам, которые для твоей же пользы лезут тебе в задницу.

— Фу, как грубо ты выражаешься!

— Ты еще не слышала, как я вставляю работягам на стройке. Вообще, во мне есть много для тебя непознанного. Девушка, вас ждут большие открытия!

— И что-нибудь симпатичное отыщется?

— Непременно. Если упорно копать.

— И не лопатой, а экскаватором?

— Тут, — бил себя в грудь Андрей, — кладезь добродетели, и бьется сердце истинного рыцаря…

Серьезные разговоры, проникновенные признания чередовались у них с дурашливыми подтруниваниями и милыми насмешками, которые только им казались остроумными.

— А что ты подумал, когда увидел меня с Петечкой на руках? — допытывалась Марина. — У тебя было та-а-акое лицо!

— Ничего не подумал, меня просто парализовало, как прабабушку Мариванны. Если бы меня в собственной квартире приветствовали президенты России или Америки, и то нашел бы что сказать.

— Ты меня сравниваешь с какими-то президентами? — кокетничала Марина.

— Боже упаси! Я не собираюсь с ними спать, даже если от этого будет зависеть потепление российско-американских отношений.

— Ради меня ты не готов на подвиг?

— Жизнь отдать — готов. А спать с мужиками — нет.

— Следовательно! С женщинами готов спать? Ловелас бессовестный! — Марина забарабанила кулачками ему в грудь.

У нее выступили настоящие слезы. Андрей поймал ее руки и удержал:

— Свое я отгулял. И как раз подыскивал слова, чтобы поклясться тебе в вечной любви и верности. Чего ты плачешь, дурочка? То смеется, то издевается, то слезы пускает — с тобой не соскучишься.

— Элементарно, Ватсон! Просто я тебя очень люблю!

— Аналогично, Холмс! — Он обнял ее и зашептал на ухо: — Любимая, в преддверии нашего бракосочетания со всей серьезностью хочу тебе заявить, что слово верности никогда не нарушу, даже если нашим или американским президентом станет секс-бомба, посягающая на мою плоть. Но и от тебя, в свою очередь, жду…