303.

117

Там же. С. 298.

118

Там же. С. 300.

119

Аристотель утверждал, что платоновский анамнезис — воспоминание — связан только со знанием общего, «ибо никогда не бывает так, чтобы единичное можно было знать заранее» (Аристотель. Первая аналитика, 67а, 23 / Пер. Б. А. Фохта // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 244). Поэтому познание единичного оказывается связанным с незнанием. Предмет, сущность познаются как бы в незнании, в беспамятстве.

120

Derrida Jacques. The Archeology of the Frivolous. Lincoln; London: University of Nebraska Press, 1980. P. 71-74.

121

Pascal. Pensees // Pascal. Oeuvres completes. Paris: Seuil, 1963. P. 589 (656 — Lafuma, 372 — Brunschvicg).

122

Белый объясняет так особенность своего языка: «Толстой и другие брали более поздние этапы жизни младенца; и брали ее в других условиях; оттого они и выработали иной язык воспоминаний; выросла традиция языка; «Белый» не имел традиций записывания более ранних переживаний, осознанных в исключительных условиях, о которых — ниже; стало быть, иной язык «Белого» — от иной натуры...» (Белый Андрей. На рубеже двух столетий. М.: Худлит, 1989. С. 178).

123

«Не Андрей Белый написал, а Борис Николаевич Бугаев натуралистически зарисовал то, что твердо помнил всю жизнь...» (Белый Андрей. На рубеже двух столетий. С. 178).

124

Белый Андрей. Котик Летаев // Белый А. Старый Арбат. М.: Московский рабочий, 1989. С. 432.

125

Там же. С. 435.

126

Там же. С. 436. Любопытно, что Блок экспериментировавший с темой беспамятства, также вводит в нее тему «другого». Но «другой» Блока противоположен старухе Белого, другой у него — именно носитель памяти, выразитель темы предшествования, а потому он влечет за собой традиционную, «платоновскую» образность вдохновения. Процитирую из стихотворения 1914 года «Было то в темных Карпатах»:

Это — я помню неясно,

Это — отрывок случайный,

Это — из жизни другой мне

Жалобный ветер напел...

Верь, друг мой, сказкам: я привык

Вникать

В чудесный их язык

И постигать

В обрывках слов

Туманный ход

Иных миров,

И темный времени полет

Следить,

И вместе с ветром петь...

(Блок Александр. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. Л.: Худлит, 1980. С. 196)

Обрывки, выражающие темы забвения, принадлежат голосу другого как безличному предшествованию («сказки»), которое настигает поэта протяжной песней ветра. Поэт лишь должен подключиться к потоку песни, напеваемой ветром. Обрывки здесь — знак предшествования, памяти в большей степени, чем знак амнезии.

127

Белый Андрей. Котик Летаев. С. 463.

128

Lacan Jacques. Le Seminaire. Livre XI. Les quatres concepts fondamentaux de la psychanalyse. Paris: Seuil, 1973. P. 33.

129

Lacan Jacques. Op. cit. P. 64.

130

Аристотель. Физика. Кн. 2, 6-9 / Пер. В. П. Карпова // Аристотель. Соч.: В 4 т. М.: Наука, 1981. С. 93.

131

Аристотель. Физика. Кн. 2, 17-21 // Аристотель. Цит. соч. С. 93.

132

Аристотель. Физика. Кн. 2, 18-19//Аристотель. Цит. соч. С. 94-95.

133

Pascal. Pensees // Oeuvres completes. Paris: Seuil, 1963. P. 579 (542 — Lafuma, 370 — Brunschvicg).

134

Знаменитую сцену встречи Натанаэля и Олимпии в «Песочном человеке» Гофмана можно прочитать и как случай, пробуждающий любовь с помощью специального оптического механизма встречи:

Итак, он взял маленькую карманную подзорную трубку весьма искусной работы и, чтоб попробовать ее, посмотрел в окно. <...> Невольно он поглядел в комнату Спаланцани; Олимпия, по обыкновению, сидела за маленьким столом, положив на него руки и сплетя пальцы. Тут только узрел Натанаэль дивную красоту ее лица (Гофман Э. Г. А, Новеллы / Пер. А. Морозова. М.: Московский рабочий, 1983. С. 123).

Очевидно, что «встреча» возникает именно как результат непреднамеренности.

135

У Хармса есть текст 1933 года, демонстрирующий невозможность «неслучайной» встречи в окне:

Гиммелькумов смотрел на девушку в противоположном окне. Но девушка в противоположном окне ни разу не посмотрела на Гиммелькумова. <...> Гиммелькумов раскрасил себе лицо зеленой тушью и подошел к окну. «Пусть думают все: какой он странный», — говорил себе Гиммелькумов. <...> Гиммелькумов таращил на девушку глаза и приказывал ей мысленно повернуть голову. Однако, это не помогало. Тогда Гиммелькумов стал мысленно приказывать девушке не смотреть на него. Это тоже не помогло (МНК, 86).

136

Mann Louis. Lectures traversieres. Paris: Albin Michel, 1992. P. 218.

137

Писатель у Хармса говорит: «Я писатель». Но после того как его ошарашивает читатель, он падает, как неодушевленная вещь. Он перестает быть «я».

138

Эта говорящая фамилия — не просто плод капризной фантазии, она «работает» в рассказе. Показательно, что Аугенапфель падает с горы, когда видит всадника, который «вынул из кармана деревянное яблоко и раскусил его пополам». Альпинист идентифицирует себя с яблоком,

139

Ср. со сценой, где Спаланцани швыряет в Натанаэля окровавленные глаза Олимпии в «Песочном человеке» Гофмана.

140

У Сигизмунда Кржижановского сходная ситуация описана в рассказе «Грани». Здесь мифологические Грайи роняют единственный на троих глаз в ущелье и падают следом за ним:

...глаз, мелькнув белым бликом над пропастью, не долетел до другого ее края и канул в бездну. <...> Тогда одна из безглазых решилась. Прыжок бросил ее легкое тело через бездну с достаточной силой, но не по прямой, а наискось: и,