ту пору противник франков, подошёл к Эдессе с большим войском. Граф Жослен Второй Эдесский, сын покойного Тель-Баширского Волка, поспешил отъехать в старинную отцовскую вотчину, предоставив гарнизону столицы самому постоять за себя. Армяне и франки мужественно сражались, но, когда из-за удачно подведённых подкопов рухнули стены, орды мусульман хлынули в город, и ничто уже не могло спасти защитников от резни. Попытка отбить город спустя некоторое время стоила жизни одному из франкских магнатов, Бальдуэну де Марэ. Самому Жослену удалось вырваться из турецкого кольца.

Не прошло и двух лет, как счастливый победитель, надежда правоверных, Имад ед-Дин Зенги пал от руки собственного евнуха, а сердца благородных мужей Запада уже кипели праведной местью. Бернар Клервосский призывал рыцарство в священный поход против турецких язычников. «Что вы, храбрецы, поделываете? Что, слуги Господни, вершите? — восклицал он перед толпами собравшихся. — Отдаёте святыни на поругание псам и жемчуг в корм свиньям?»

Когда стало известно, что сам молодой король Франции, а вместе с ним и властитель Германии готовы возглавить новое крестоносное воинство, младшие сыновья баронов и графов Европы валом повалили под знамёна столь значительных монархов. Бернар мог с чистой душой рапортовать папе Евгению о проделанной работе: «...где бы ни проповедовал я, там ряды крестоносцев множились, и несть им числа, города же и замки опустели...»

Вот тут-то для них, младших сыновей, лишённых надежды на достойную долю в отцовском наследстве, появлялся шанс, как некогда для лотарингца Бальдуэна, лангобардов Боэмунда и Танкреда. Теперь это снова был не только единственный выход для юных буянов и драчунов хоть как-то поправить собственные дела, теперь война против всех противников церкви христовой становилась их священным долгом. Может быть, кто-нибудь из них станет новым королём Иерусалимским? Или князем Антиохийским? Или графом отвоёванной у неверных Эдессы? (Долго, что ли? Как ударим всей ватагой, кто устоит?!)

И не беда, что в Святом Городе правил под ревностным оком королевы-матери Мелисанды шестнадцатилетний Бальдуэн Третий, а Сирийская Наследница добрый десяток лет как сделалась супругой благородного красавца Раймунда де Пуатье. Что такое муж? Подумаешь, чушь какая! Да и вообще, люди ведь умирают?

Танкред, вот кто более всего будоражил воображение молодых забияк. Как же, ведь племяннику великого Боэмунда не было даже двадцати, когда он вслед за дядей взял крест! Большинство из них совершенно не смущал тот факт, что в отличие от внука Роберта Гвискара, прославленного норманнского вождя, перед мечом которого трепетали сарацины-язычники и схизматики-греки, они такого дяди не имели. А ведь это очень важно.

Боэмунд Отрантский, как и другой знаменитый крестоносец и извечный соперник алчного лангобарда, престарелый Раймунд Тулузский, чьи потомки правили в графстве Триполи, прежде чем взять крест, не раз мерились силами с неверными: первый — освобождая от язычников Сицилию, второй — Испанию. Они хорошо изучили тактику сарацин, изведали коварство ромеев. Потому-то и смогли пилигримы Первого похода пройти узкими горными тропами Малой Азии, преодолеть безводные перевалы Тавра, сохранить боеспособность всего войска, разгромить султана Икониума, выстоять в страшной битве при Дорилеуме, рассеять основные силы турок и тем изрядно облегчить себе дальнейшее продвижение.

Германцы Конрада не выстояли, тот самый Дорилеум, что принёс славу рыцарям Первого похода пятьдесят лет назад, стал могилой для едва ли не девяти десятых королевского войска. Сохранив лишь лучших рыцарей ближней дружины, Конрад отступил в Никею, некогда отвоёванную для базилевса ромеев у турок оружием западного воинства.

Французам повезло больше, но не намного. Дисциплина в войске Луи хромала, он сам едва не стал добычей турок из-за своеволия Годфруа де Ранкона, не выполнившего королевский приказ разбить лагерь на вершине горы. Строптивый вассал спустился вниз, оставив своего сюзерена почти без защиты.

Бросившись с горсткой рыцарей на выручку безоружным слугам и женщинам, без счёта истребляемым неверными, Луи так глубоко врезался в гущу вражеских всадников, что вскоре оказался окружённым ими. Конь под королём пал, однако он доказал всем, что по праву считался храбрым воином. Луи сумел проложить себе дорогу к огромному валуну и, стоя к нему спиной, один отражал атаки турок до тех пор, пока не наступила ночь, заставившая неприятеля оставить свои попытки захватить его.

Трудно сказать, чем бы закончился поход французов, избравших другую дорогу, ту, что шла через Эфес, Антиохию[131], Лаодикею и Адалию, если бы не тамплиеры. Рыцари Храма Соломонова за тридцать лет существования ордена прекрасно усвоили тактику, необходимую для того, чтобы одерживать победы над легкоконными турецкими воинами, по большей части лучниками и, что особенно важно, меткими.

Во время напряжённейшего двенадцатидневного марша из Лаодикеи в Адалию большую часть рыцарей разделили на отряды, по пятьдесят человек в каждом, и поставили во главе опытных тамплиеров, таких, как, например, Жильбер Храмовник.

Дабы превратить рыцарей из недисциплинированной толпы вооружённых сорвиголов в боеспособную армию, их заставили поклясться, что они будут беспрекословно слушаться в бою командиров и стойко держаться, отражая атаки неверных, что не побегут, как бы силён ни оказался натиск врага. (О распространённой в XII веке тактике боя см. также комментарий 18). Тамплиеры научили их единственно возможному в условиях Востока способу ведения боевых действий — атаковать и отступать по единому для всех сигналу, не гнаться за убегающими, если нет уверенности, что их бегство не есть попытка заманить в западню. Рыцари-монахи заставили светских рыцарей поддерживать порядок на марше, как минимум занимать то место, куда поставил начальник. Пешие лучники и арбалетчики составляли арьергард, который особенно страдал от наскоков турецкой конницы. В этот замыкающий колонну отряд попали также и нобли, потерявшие или продавшие своё снаряжение.

В Адалию остатки вооружённых пилигримов пришли в феврале 1148 г., спустя почти два года после ассамблеи в Везеле́ и по прошествии восьми месяцев с того момента, как король Луи Седьмой торжественно выступил из Сен-Дени. Они рассчитывали отдохнуть и отъесться, но не тут-то было, жители города не спешили распахнуть свои набитые припасами подвалы перед освободителями.

Итальянец Ландольф, поставленный молодым базилевсом Мануилом наместником Адалин, оказался самым настоящим ромейским вельможей, льстивым, велеречивым и ненадёжным. Оборванные и измученные походом пилигримы никак не могли уразуметь, почему им не рады, почему девицы не машут им платочками и отчего не летят в воздух головные уборы мужей ромейских. Почему им, освободителям, никто не рад, почему цены на рынках такие, что на потраченное за день в Адалин в родной Франции можно жить едва ли не месяц.

Тут вновь все заговорили о предательстве, как тогда, когда в самом начале января ромеи украли у франков победу, дав туркам убежище в