горах Амана под лучами жаркого весеннего солнышка. И следа не осталось от прежней дородности, которая так нравилась в княгине мужчинам. Круглое лицо вытянулось, даже скулы проступили, кожа пожелтела, стала дряблой, глаза ввалились, зубов выпало больше половины. Пухленькие белые ручки также потемнели, хотя какие уж тут ручки? — паучьи лапки! — ничего, почитай, не осталось от красавицы Констанс, не человек — пугало.

Ровесницу же её, Марго (она даже старше на год), время щадило, словно бы и не старилась она — ни за что не скажешь, что женщине сорок, хотя она, как и госпожа её, родила шестерых детей. Старшую, Эльвиру, даже выдала замуж, в купеческий дом просватала. Второй, Эмме, повезло меньше, она умерла от какого-то неизвестного заболевания. Младшей, Луизе, ещё рано думать о замужестве, ей всего восемь. Мальчики же, все трое, скончались в младенчестве. Последний родился уже после несчастья, постигшего господина, которого Марго считала отцом всех своих детей.

Констанс, услышав слова служанки, попыталась улыбнуться и вновь попросила:

— Ты прости, прости меня, умираю я, милая моя Марго...

Не дав ей возразить, княгиня продолжала:

— Сон мне был. Выпустят князя неверные...

— И мне и мне то же снилось, ваше сиятельство! — воскликнула служанка. — Князя я видела молодым да красивым, на белом коне... Такой же красавец, как был, точно святой Георгий. С мечом, в дорогой кольчуге, в плаще пурпуровом, в золочёном шлеме! Чудо какое-то!

Добросердечная Марго даже и не заметила, какую боль причинили угасающей госпоже её восторженные слова. Однако Констанс не стала ругать служанку, а лишь напомнила:

— Ты уж говорила мне... Мне другое снилось. Не встретиться нам в этой жизни, да это и к лучшему. Не хочу я, чтобы он видел меня такой. Пусть помнит красивой да сильной, а такую, как нынче, в самый раз в гроб класть... И не спорь! Умру я ночью, точно умру. Не доживу до утра.

Марго не стала возражать, уловив в голосе госпожи былую властность и уверенность. Служанка поняла, что так и случится.

Некоторое время обе молчали. Тишину нарушила Констанс.

— Прости меня, — повторила она. — Грешна перед тобой, более всего грешна...

— Да что вы, ваше выс...

— Мальчиков твоих я... по моей воле убили их, — не глядя на Марго, произнесла княгиня. — Нет, не простишь... А простишь, всё равно Господь не простит. Тяжек грех... Боялась я, что князь мальчиков твоих полюбит и отмечать станет, а от моего отвернётся... Да толку что? Вот ведь как вышло. Ни их, ни его, никого у него не осталось... Ведь Всевышнему всё ведомо! — воскликнула она с болью в голосе. — Так почему? Почему не укрыл хоть последнего? Того, что ты носила, когда... Господи, Боже ты мой!

Крик оборвался вдруг, слёзы полились из глаз умиравшей княгини, и Марго, схватив руку госпожи, беззвучно заплакала вместе с ней.

Так прошло минут пятнадцать или полчаса, а может, и больше, наконец Констанс прошептала:

— А ведь ты знала... Ты поняла... поняла и не возненавидела меня. Почему?

Служанка подняла заплаканное лицо и пристально посмотрела на госпожу, а потом ответила:

— На всё воля Божья, ваше сиятельство. Я прощаю вас.

Пусть ангелы в раю поют для вас. Я не желаю вам вечного огня. И молю Господа о прощении для вас. Пусть же он откликнется на эту мою просьбу, как откликнулся на иную...

— Спасибо тебе, Марго. Спасибо, — искренне поблагодарила княгиня. Что-то в тоне служанки заставило Констанс поинтересоваться: — Но скажи же, что за просьба, с которой ты обращалась к Господу и он уважил её?

— Их сиятельство, государь наш не одинок, — ответила служанка. — У него есть сын.

— Как? — удивилась Констанс. — Но Бернар же умер, я помню... Тогда мой маленький Ренольд ещё был жив, я надеялась... О Господи! Почему ты не пощадил хоть одно дитя несчастного мужа моего?!

— Да, ваше сиятельство, Бернар и правда умер, зато Жослен жив.

— Жослен? Какой Жослен?!

— Отравленный Бернар — не сын их сиятельства, он восьмой ребёнок в семье бедного ремесленника, простого горожанина, — начала Марго. — Он родился на два дня позже моего дитя. Я купила ребёнка у родителей, а им отдала своего и все эти годы давала им денег, чтобы они могли содержать сына столь высокородного сеньора достойным образом.

— Они знали, кто он?

— Нет. Они нарекли своего сына Жосленом, потому что дед мальчика служил солдатом ещё самому графу Одесскому, Жослену Тель-Баширскому. Так же, Жосленом, я велела им называть и моего сына.

— Так, значит, ты уже тогда поняла? — поражённая внезапной догадкой, княгиня обратила на служанку взгляд глубоко запавших глаз. — Поняла, почему они умирали... Значит, и ты грешна, ведь, покупая мальчика, ты знала, что его ждёт?

— Да, — твёрдо произнесла Марго. — Мне бы, государыня, только устроить Луизу и тогда... Тогда я уйду от мира и буду молиться до конца дней своих, чтобы Господь простил мне мой грех.

— А как же мальчик?! — встрепенулась княгиня. — Кто же позаботится о нём?! Нет, ты не должна думать о себе! Сначала устрой его судьбу! Я требую, я приказываю тебе!

Голос Констанс зазвенел, словно бы болезненная немощь вмиг оставила её.

— Загляни под кровать, — вдруг приказала княгиня. — Достань то, что там лежит.

Марго исполнила распоряжение и вытащила покрытый пылью маленький сундучок.

— Открой.

Служанка выполнила и это повеление и, едва приподняв крышку, увидела ни с чем не сравнимый блеск монет, доверху заполнявших сундучок. На первый взгляд в нём содержалось не меньше восьми фунтов золота.

— Это динары язычников, они полновесные, — сказала Констанс. — Если считать в старых безантах, здесь их было бы больше полтысячи. Эти деньги предназначались тебе в любом случае. Теперь же я прошу тебя употребить их на пользу Жослену.

С этими словами княгиня сняла с пальца один из перстней (о как легко теперь снимались они, ранее сидевшие столь туго) и протянула его служанке:

— Вот что я решила. Ты возьмёшь сына князя у этих ремесленников и отвезёшь его в Тортосу к тамошнему коментуру Храма, Роланду, ты видела его, он раньше служил вместе с покойным Вальтером. Они с князем были дружны. Отдашь Роланду мой перстень и часть этих денег. Пусть велит надёжному рыцарю лично надзирать за мальчиком. Ведь ему уже пора учиться быть