в музыке напоминало Доку эту картину.

Пластинка кончилась, он выпил еще виски и стал решать вопрос о Бранденбургском концерте. Он бы разом вывел его из слезливого настроения. А чем плохо слезливое настроение? Даже приятно.

– Что хочу, то и поставлю, – вслух сказал он. – Хочу – поставлю «Clair de Lune»[19] или «Девушку с льняными волосами». Я сам себе хозяин.

Он налил виски и выпил. И пошел на компромисс – поставил «Лунную сонату». Мелькали неоновые фонари «Ла-Иды». Перед «Медвежьим флагом» зажгли фонарь.

Рой огромных темных жуков забился у фонаря, а потом они попадали на землю, суча ножками и щупая сяжками воздух. Кошка уныло прогуливалась вдоль сточного желоба в поисках приключений. Она недоумевала, куда подевались все коты, увлекательная жизнь и кошмарные ночи.

Мистер Мэллоу на корточках высматривал из котла, не собираются ли уже гости. Во Дворце ребята не спускали глаз с черных стрелок будильника.

XXX

Природа вечеров недостаточно изучена. Но всякому известно, что у каждого вечера – свои отклонения от нормы, что каждый вечер – как особая личность, и чаще всего – не без причуд. И еще всякому известно, что вечер почти никогда не идет по задуманному плану. За исключением, конечно, тех обязательных унылых вечеров, где вас подавляют, подстегивают и тиранят профессиональные хозяйки-людоедки. Да их и вечерами-то не назовешь, это демонстрации и акты, свободные, примерно как перистальтика, и увлекательные, как ее результат.

Наверно, все в Консервном Ряду заранее представляли себе вечер – приветственные возгласы, поздравления, радость, шум. А началось совсем по-другому. Ровно в восемь Мак с ребятами, причесанные, умытые, захватив сборные бутыли, прошли мимо птичника, через железнодорожное полотно, по пустырю, через улицу и по ступеням Западно-Биологической. Все смущались. Док стоял в дверях. Мак произнес небольшую речь:

– Поскольку сегодня ваше деньрожденье, то мы с ребятами от всего сердца поздравляем вас с деньрожденьем, и у нас есть двадцать две кошки для вас в подарок.

Он кончил. Они потерянно стояли на ступенях.

– Заходите, заходите, – сказал Док. – Я… вот уж не ожидал… Даже не думал, что вы знаете, когда у меня день рожденья.

– Все коты, – сказал Хейзл. – Только мы их не принесли.

Они чинно сели слева по стенке. Помолчали.

– Ну как, – сказал Док, – раз вы пришли – может, немного выпьем?

Мак сказал:

– Мы кое-что захватили. Для вас. – И указал на три бутыли, собранные Эдди.

– Пива я не добавлял, – сказал Эдди.

Док взглянул на бутыли уже без содроганья.

– Нет, – сказал он. – Сперва выпьем моего. Кстати, у меня случайно есть как раз немного виски.

Только они расположились, деликатно потягивая виски, как вошла Дора с девушками. Поднесли одеяло. Док положил его на кровать. Прелестное одеяло. Девушки тоже согласились немного выпить. Тут явились мистер и миссис Мэллоу со своими дарами.

– Многие даже не представляют, сколько это будет когда-нибудь стоить, – сказал Сэм Мэллоу, извлекая из футляра шатун с поршнем от «чалмера» 16-го года. – Может, во всем мире их трех таких уже не найти.

Тут гости повалили валом. Анри пришел с подушкой в три на четыре фута. Он хотел прочитать лекцию о новых средствах выражения, но официальная часть не удалась. Явились мистер и миссис Гэй. Ли Чонг преподнес длинную нитку шутих и китайских фонариков. Кто-то съел китайские фонарики в одиннадцать часов, шутихи оказались долговечней. Из «Ла-Иды» пришла группа сравнительно незнакомых людей. Натянутость быстро испарялась. Дора сидела как на троне, в сиянии оранжевых волос. Она держала стакан виски, изящно отставив мизинец. И приглядывала за девушками, чтобы вели себя прилично. Док поставил танцевальную музыку, и пошел на кухню, и стал жарить бифштексы.

Первая драка была пустячная. Кто-то пришел из «Ла-Иды» и сделал гнусное предложение одной девушке. Она возмутилась, и Мак с ребятами, оскорбленные таким неприличием, тут же вышвырнули нахала за дверь и ничего при этом не разбили. Они радовались, что принесли пользу обществу.

Док на кухне жарил бифштексы на трех сковородках, нарезал помидоры и раскладывал хлеб. Ему было очень хорошо. Мак лично присматривал за патефоном. Он нашел запись трио Бенни Гудмана. Начались танцы, вечер набирал силу и глубину. Эдди прошел в кабинет и отбил чечетку.

Док захватил на кухню пинту и пил прямо из бутылки. На душе у него становилось все лучше и лучше. Все удивились, когда он выставил еду. Есть никому особенно не хотелось. Всё тут же съели. Сытость повергла гостей в лирическую пищеварительную негу. Виски кончилось, и Док выставил галлон вина.

Дора со своего трона сказала:

– Док, поставьте что-нибудь красивое. А то наш музыкальный ящик так надоел – ужас один.

И Док поставил «Ardo» и «Amor» из альбома Монтеверди. И гости притихли, устремив глаза в себя. Дора наслаждалась. Двое незнакомцев проскользнули вверх по лестнице и тихонько вошли. Док ощутил сладкую золотую печаль. Все молчали, когда кончилась музыка. Док достал с полки книгу и начал читать густым, низким голосом:

И теперь

Если б дева, у которой глаза были полны чащоб и туманов,

Тяжкую ношу любви снова ко мне принесла,

Я снова бы предал ее голодным рукам-близнецам

И пил бы вино с ее губ, неблагодарно, как шмель,

Что, к лилии белой припав,

Грабит любимой богатство.

* * *

И теперь

Если б только увидеть,

Как лежит, истомясь, моя радость,

И во взоре печаль, и разлука, и непереносимая нежность,

Я снова бы сплел из любви сладко-тяжелую цепь,

И ночь бы качала на смуглой груди

Веселую голову дня.

* * *

И теперь

Мне глаза, что наскучили зрелищем жизни,

Все рисуют, рисуют портреты ее,

Луч солнца на шелке щеки,

Магнолии нежностью равной,

Белейший пергамент, на котором злосчастные губы мои

Выводили те стансы, каких уж вовек не напишут.

* * *

И теперь

Смерть мигает напудренным веком,

Не дает мне забвенья о теле, любовью казненном.

Покой и отраду дарили мне эти сосцы,

Как два рдяных цветка.

И мучает память цветок ее уст,

Что печатью легли на мой рот.

* * *

И теперь

Торгаши на базарах судачат

О слабости той, что сильна и меня полюбила.

А сами,