Но теперь он не мог повернуть назад, яркий свет призывал его не останавливаться. Кроме того, из внешнего мира доносились звуки, странные незнакомые голоса, словно обитатели некоего забытого бестиария собрались вокруг храма, царапали стены и разгуливали по крыше.

Не оставалось ничего другого, кроме как идти дальше. Шедуэлл продал свою жизнь за проблеск божественности, и ему некуда возвращаться, разве что к горькому поражению.

Значит, вперед, и черт с ними, с последствиями.

3

В ярде от входа в храм силы покинули Кэла.

Он больше не мог заставить себя идти вперед. Кэл пошатнулся, выставил перед собой правую руку, чтобы как-то смягчить падение, и рухнул на землю.

Забытье навалилось на него, и он был благодарен за это. Однако длилось оно всего лишь секунды, а потом темнота рассеялась, Кэл снова ощутил тошноту и боль. Только теперь — уже не в первый раз за время пребывания в Фуге — его измученный разум перестал понимать, видит он сны или же сам снится кому-то.

Он помнил, что впервые почувствовал это наваждение в саду Лемюэля Ло, когда очнулся от сна своей прежней жизни и обнаружил себя в раю, что считал возможным только во сне. Затем, на Венериных холмах или под ними, он жил жизнью планеты и провел тысячелетия, вращаясь по орбите, чтобы очнуться через какие-то шесть часов.

И вот снова парадокс, уже на смертном одре. Он очнулся, чтобы умереть? Или же умирание на самом деле было пробуждением? Мысли ходили по кругу, в центре которого была темнота, и он кружился в этой темноте, слабея с каждым мигом.

Голова его лежала на земле, и, когда земля задрожала, Кэл открыл глаза и посмотрел вверх, на храм. Он увидел его вверх ногами: крыша стояла на фундаменте из облаков, а вокруг сияла яркая земля.

Парадокс внутри парадокса, подумал он, и глаза его снова стали слипаться.

— Кэл.

Кто-то зовет его.

— Кэл.

Раздраженный этим призывом, он с большой неохотой открыл глаза.

Над ним склонялась Сюзанна, зовущая его по имени. Еще она задавала какие-то вопросы, но его обленившийся разум был не в силах уловить их суть.

Вместо ответа Кэл произнес:

— Внутри. Шедуэлл…

— Держись, — сказала Сюзанна. — Ты меня понимаешь?

Она прижала его ладонь к своей щеке. Щека была прохладная. Затем Сюзанна наклонилась и поцеловала его, и откуда-то из глубины памяти пришла такая же сцена, случившаяся раньше: он лежит на земле, а она дарит ему свою любовь.

— Я буду здесь, — ответил он.

Сюзанна кивнула.

— Никуда не уходи, — сказала она и направилась к храму.

На этот раз он не позволил глазам слипаться. Какие бы сны ни ждали его за чертой жизни, он отложит встречу с ними до тех пор, пока снова не увидит ее лицо.

Перед храмом дрожание земли усиливалось, но внутри царило напряженное спокойствие. Сюзанна двинулась вперед по темному коридору; покалывание в теле прекратилось, и здесь, в центре циклона, она чувствовала себя совершенно спокойно.

Впереди был свет. Она завернула за угол, потом еще за один, нашла дверь в стене и попала через нее во второй коридор, такой же простой, как и первый, откуда она пришла. Свет по-прежнему манил, оставаясь вне досягаемости. За следующим поворотом, обещал свет; еще чуть-чуть, еще шаг вперед.

Менструум внутри нее молчал, словно боялся обнаружить себя. Может быть, это дань уважения, которую одно чудо отдает другому, более значительному? Если так, то местное волшебство чрезвычайно ловко скрывается: в этих коридорах не было ни намека на откровение или силу, только голый кирпич. За исключением света. Он по-прежнему манил — через новую арку, по новому коридору. Здание, поняла вдруг Сюзанна, выстроено по принципу русской матрешки: одно вложено в другое. Миры внутри миров. Но не могут же они уменьшаться бесконечно. Или все-таки могут?

И за следующим поворотом она получила ответ или, во всяком случае, часть его. На стену упала чья-то тень, и она услышала крик:

— Господи, как это?

В первый раз после входа внутрь Вихря Сюзанна ощутила дрожь под ногами. С потолка посыпалась кирпичная крошка.

— Шедуэлл, — произнесла она.

Когда она говорила, она словно видела перед собой эти три слога — Ше-ду-элл, несущиеся по коридору к очередной дверной арке. Промелькнуло воспоминание: так Джерико говорил ей о любви, и его слова оживали.

Тень на стене сдвинулась, и внезапно Коммивояжер оказался перед ней. Все черты пророка исчезли. Лицо, прятавшееся под маской, было обрюзгшим и бледным, как выброшенная на берег рыба.

— Исчезло, — произнес он.

Он дрожал всем телом. Капли пота жемчужинами повисли на лице.

— Все исчезло.

Страх, внушаемый Сюзанне этим человеком, испарился. Шедуэлл стоял перед ней разоблаченный, он вызывал смех. Однако его слова заинтересовали ее. Что именно исчезло? Сюзанна шагнула к двери, из которой вышел Шедуэлл.

— Это все ты! — заявил он и задрожал еще сильнее. — Это ты сделала!

— Я ничего не делала.

— Нет, делала…

Сюзанна была в ярде от него, когда он протянул руки и вдруг вцепился холодными липкими пальцами ей в шею.

— Там ничего нет! — заревел он, притягивая ее к себе.

Хватка делалась все сильнее, однако менструум не спешил на помощь. Сюзанна боролась с ним, полагаясь на свои физические силы, а их явно было недостаточно.

— Хочешь посмотреть? — крикнул Коммивояжер в лицо Сюзанне. — Хочешь увидеть, как меня надули? Я тебе покажу!

Он подтащил ее к двери и втолкнул через арку в самый центр храма, во внутреннее святилище, где зарождались чудеса Вихря.

Этот генератор своей энергией связывал воедино многочисленные миры Фуги. Он представлял собой высокий зал пятнадцати футов в длину, сложенный из того же самого кирпича, что и весь храм. Сюзанна подняла голову и увидела небо вместо крыши — никакого потолка здесь не было. Облака, клубившиеся над крышей храма, отражали молочно-белый яркий свет, как будто молнии Вихря зарождались в утробе этого бурлящего воздуха. Однако над головой двигались не только облака. Сюзанна заметила какой-то силуэт на краю крыши. Не успела она как следует рассмотреть его, как к ней подошел Шедуэлл.

— Где? — спросил он. — Где Станок?

Она оглядела святилище и на этот раз заметила, что во всех четырех углах сидят люди и не отрывают глаз от центра зала. У Сюзанны поползли по спине мурашки. Хотя эти люди сидели прямо, на стульях с высокими спинками, вся четверка давно уже была мертва, кожа, присохшая к костям, походила на старый пергамент, одежда превратилась в гниющие лохмотья.