Козлов улыбался, и злые морщины на лице начальника штаба слегка разгладились – веселее жить становится: гордец Кухарченко зовет выпить, псих Васька миролюбиво улыбается и даже сам Самсонов, боясь потерять рацию, уж не вступает в спор, помалкивает и готов поделиться славой с хозяином радиостанции. Чем черт не шутит! Станет старший лейтенант Иванов – Суворов командиром шестого в бригаде отряда. А там и слава и почет!..

– Только ты мне, это самое, шею не сломай! – успел только крикнуть Иванов.

Мотоцикл сорвался с места и, оглушительно тарахтя, кашляя, стреляя облачками дыма, сломя голову умчал размечтавшегося начальника штаба.

В самсоновском шалаше разливался патефон: «Твои глаза, как море голубое…» Ольга обожает оперетту. Из шалаша третьего взвода выполз Васька Гущин: «Разбудили, черти!»

Солнце жарит вовсю. Я скинул мундир, рубашку.

– Чудак у нас начштаба! – осторожно заметил я Самарину.

Самарин пришел в отряд с Ивановым, был у него разведчиком до того, как тот выклянчил себе пост начальника штаба и передал разведку Ефимову. Я не знал, как Самарин относится к Иванову – Суворову.

– Испортился он у Самсонова, – ответил Самарин. – В Суворовы махнул. Сын казармы – он ведь беспризорник бывший, в воинской части воспитывался. Поначалу держал себя в руках, а теперь совсем распоясался. Командир-то у них разбился при выброске. Дело свое Иванов знает, но трусоват и как человек – ни к черту! И шантажист – верхом на рации своей в рай попасть хочет. Тоже за властью гонится.

– А как ты на его приказ против мародерства смотришь? – спросил я, имея в виду нашумевший в отряде приказ начштаба, в котором он сулил самое суровое наказание за несдачу трофеев в штаб.

Случаи несдачи и в самом деле были: выяснилось, что двое хозяйственных местных парней – таких у нас называют торбочниками – что ни попало в торбу суют, а потом домой, семье тащат.

– Приказ мародера, – сухо ответил на мой вопрос Самарин.

Действительно, скверное новшество начштаба имело одну лишь цель – не участвуя лично в таком опасном деле, как добывание трофеев, Иванов повелел доставлять все без исключения трофейное добро в штаб, то есть в его, Иванова – Суворова, распоряжение. Этот приказ выполняется далеко не блестяще: бойцы видят, что штаб попросту присваивает себе трофеи. А ведь их можно было бы использовать для поощрения отличившихся бойцов.

Приказом, направленным якобы против мародерства, Иванов громогласно объявил себя единственным в отряде мародером, мародерствующим со всеми удобствами. Да Самсонов еще вставил в приказ оскорбительный пункт о сдаче в штаб всех конфискованных ценностей – золота, драгоценностей, денег, посулив за утайку ценностей расстрел.

– Прихожу я золото в штаб сдавать, – жаловался Щелкунов, – а Самсонов с Ивановым на меня волком смотрят – не припрятал ли? Как на жулика смотрят. Как тут воевать без доверия?!

Пугавшая меня поначалу трофейная лихорадка не стала эпидемией. Только чистоплюй мог назвать партизанский способ добывания оружия и обмундирования мародерством… Трофеи – главный, подчас единственный источник вооружения и обмундирования. Часы тоже нужны каждому, а если кое-кто и носит по несколько штук часов, то делается это для шику, носят часы как медали. Их наличие говорит о том, что их обладатель – человек отважный, первым выбегающий на шоссе из засады, первым врывающийся в гарнизон. Партизаны с легким сердцем теряют свои трофеи, бросают их, дарят друзьям, раздают в деревнях, меняют на жратву и почти все любят «смахивать» свои трофеи на чужие. «Смахивание» – увлекательная игра. После удачной крупной операции то у одного, то у другого шалаша образуются группки партизан. Не смолкает смех. «Смахнем не глядя» – и вот двое зажимают в кулаке свои часы, потом передают друг другу, рассматривают. И часто один, визжа от смеха, потрясая серебряными часами, хватается за живот, другой ошарашенно ухмыляется, обнаружив в руке компас, винтовочный патрон или еловую шишку. Партизанский кодекс чести запрещает показывать в таких случаях свою обиду. Презрение к «барахлу» доходит до того, что многие, подобно Щелкунову, стреляют по мишеням – «анкерам» и «цилиндрам». Часы – самый ходкий товар. Деньги ничего не стоят. На них только в карты играть, да и то не взаправду, а понарошку – что на них купишь? Только автомат вот ни за какие часы не купишь…

– Куда это Гущин с минерами отправляется? – спросил вдруг Самарин.

Я увидел, приподнявшись, привычную сценку: группа партизан выезжает на операцию. Пустые подводы. Рядом шагают «в полном боевом» десяток партизан. Схлынет на минуту лагерный шум, и каждый смутно чувствует торжественность этой минуты – друзья уходят на задание. Отдыхающие под деревьями поднимают головы; останавливается санитарка, шагающая с ведром к реке; партизан, колющий на кухне дрова, опускает колун, вытирает кистью лоб. Редкие реплики звучат громко, чуть-чуть натянуто…

– Не забудь, Васька, табачку прихватить, ежели попадется! И лезвий для бритья!

– Далече, хлопцы? Гляди, тезка, не накройся там, в моем плаще-то!

– Автопарк пополнять пойдем. За новой машиной. И полицаев потрошить.

– Смотрите коней своих немцам не оставьте!

– Гаврюх! Гуталин, может, попадется – сапоги совсем залубенели!

– Эй, Киселев! Гроза немецких оккупантов! Сапоги каши просят…

– Карты не мешай, доиграем вечером. Запомни, трефа – козыри!..

– Может, парабел, Черный, достанешь? Я тебе «Омегу» дам за него. Идет?

Как всегда, среди провожающих и врач наш Никитич:

– Ребята! Христом Богом… Не забудьте, ежели попадутся… Насчет медикаментов…

– …перевязочный материал, инструменты!.. – подхватывают ребята. – Не забудем, Никитич.

– Обещали, подлецы, десять бочек арестантов, а что привезли? Пять наборов ветеринарных инструментов, три – акушерских!..

За деревьями долго не замирает гогот…

Ушли… Ушли Сазонов, Шорин, Терентьев, ушел пулеметчик Баженов, не доигравший партии в «тысячу»… И остановившийся на миг лагерный механизм снова заработал полным ходом.

Самарин вдруг посмотрел мне в глаза и сказал:

– Ты шпионку в Рябиновке расстрелял?

Я похолодел:

– Да, я.

– Правильно сделал, Витя. Мы не допустили бы ошибки в таком деле.

– «Мы»? – переспросил я. – Кто это «мы»?

– Коммунисты, – ответил Самарин, – твои старшие товарищи. В отрядах у нас много верных друзей. В дальнейшем всегда советуйся с нами. Идет, дружище?

– Идет! – ответил я и горячо и порывисто пожал руку Самарина.

Много верных друзей!.. А еще недавно я невольно смотрел на всех с недоверием и подозрением, томился в одиночестве. Так продолжал я прозревать… Я и прежде не был слепым, но мир мой был миром дальтоника: я различал только два цвета – белый и черный, видел только светлое и темное. Мир представлялся мне двухмерным и плоскостным, без глубины и перспективы, как детский рисунок. Потом оглушили, ослепили меня грозные, почти невыносимые испытания. Что удивительного в том, что я надел поначалу черные очки? Удивительно другое – как быстро с помощью друзей удалось сбросить их! И вот мир широко раздвинул передо мной горизонты, стал объемным, наполнился бесчисленными красками и оттенками. Во всем этом богатейшем разнообразии оказалось много хорошего и много плохого, много несовершенного и много незавоеванного. Этот мир бросал вызов: сулил радость и горе и, возможно, скорую нелегкую смерть. И с верой в правоту своего дела, с просветленным взором принимал я этот вызов.