Его правление во главе с Вышнеградским до войны уверенно держалось за счёт пакетов, принадлежащих германским банкам. С начала войны общие собрания акционеров стали случайными, что вполне устраивало руководящие органы. Но когда началась массированная скупка акций, положение изменилось. Ярошинский был близок к тому, чтобы заполучить контрольный пакет банка и реорганизовать правление, удалив из него Вышнеградского и его сторонников.

Этот вопрос предполагалось решить на чрезвычайном общем собрании акционеров. Правление отбивалось всеми силами, пытаясь перекупить свои же акции там, где это представлялось возможным[2407]. Параллельно оно пыталось найти компромисс, предлагая Ярошинскому отказаться от попыток сместить руководство и обещая взамен широкое финансирование его предприятий[2408]. Однако Ярошинский не польстился на это предложение (что, кстати, свидетельствует о его истинных намерениях). На заседании правления Русского торгово-промышленного банка под председательством Ярошинского было решено: по причине того, что «количество купленных акций ещё не образует действительно контрольного пакета… признать целесообразность усиления консорциального пакета акций Петроградского международного банка до размера действительно контрольного»[2409]. Обострившийся конфликт разрешился лишь благодаря активному вмешательству Русско-Азиатского банка. Его ключевые акционеры выступили на стороне Вышнеградского и его правления. В трудную минуту они не оставили своих давних партнёров: Батолин перекупил часть акций, не дав Ярошинскому составить искомое большинство[2410]. Конечно, это был не просто дружественный акт: летом 1917 года речь фактически шла о развале мощной питерской банковской группы с её устоявшимися многолетними связями. В случае перехода Петроградского международного банка в другие недружественные руки положение остальных становилось крайне уязвимым.

Но этому сценарию не суждено было осуществиться: после корниловских событий дела Ярошинского резко пошли на спад. Ощущая серьёзный денежный дефицит, он обратился к Временному правительству за финансовой помощью. Но теперь купеческий состав кабинета не только отказывает ему, но и возбуждает вопрос о злоупотреблениях в Русском торгово-промышленном банке. В результате от значительного числа акций Русского для внешней торговли банка и Петроградского международного банка Ярошинскому пришлось отказаться[2411]. Проект по развалу столичной банковской группы после корниловской эпопеи явно потерял свою актуальность.

Заключение

Последние двадцать лет Российской империи традиционно изучались с точки зрения жёсткого противостояния: прогрессивная общественность — реакционные верхи. Однако в наши дни, когда научный оборот пополнился огромным количеством неисследованных источников, стало ясно: этот подход не выдерживает критики. Даже поверхностное знакомство с выявленными свидетельствами показывает, что чиновничьи верхи эпохи Николая II, занятые в финансово-экономической сфере, претерпевали серьёзные изменения. В сравнении с военным и морским ведомством или МИД здесь наблюдается резкое сокращение представителей аристократии и родовитого дворянства, а доминировать начинают выходцы из интеллигенции, нацеленные на проведение полноценной модернизации. На рубеже XIX–XX веков они заявляют о себе как о самостоятельном субъекте в системе власти. Возникает своеобразный управленческий слой. Именно он наметил оптимальный путь развития, на который готовилась встать царская Россия. В историографии это осталось незамеченным, поскольку основное внимание уделялось либо рекламе кадетов, либо пропаганде патриотических устоев в черносотенном духе.

Что же представляла собой программа просвещённых управленцев? Прежде всего она отвергала западные имитации в либеральном духе, широко практиковавшиеся во времена Александра И. Её опора — консерватизм, но консерватизм иного рода, нежели воспетый славянофильствующими кругами и деятелями типа К.П. Победоносцева и М.Н. Каткова. Идейным источником для реформаторов из управленческой элиты послужила наиболее популярная в тот период немецкая историческая школа, где получили осмысление вышедшие на первый план социальные аспекты модернизации. Современной (не говоря уже о советской) литературе попросту неизвестно, какое влияние имело это новоисторическое направление в ту пору. Между тем именно оно воспринималось в России как альтернатива не только либеральному угару 1860-1870-х, но и традиционному славянофильству, очень старавшемуся доказать свою политическую профпригодность.

В данном случае мы имеем дело с идейной проекцией консерватизма, который не провозглашает примат незыблемости и сохранения самобытности, а настроен на перемены, на развитие. Какое именно — не вызывает сомнений: перед российским обществом стояли задачи обретения прав и свобод, трансформации аграрной экономики в индустриальную, создания сильных государственных и общественных институтов. Казалось бы, либералы провозглашали практически то же самое (в противовес национал-патриотам, которым всё это было чуждо). Однако коренное отличие состояло не в целях, а в средствах их достижения. Кадеты собирались обеспечить прогресс по западным рецептам, причём максимально быстро, а значит — жёстко. Все, кто был к этому не готов, объявлялись махровыми реакционерами, идеализирующими патриархальщину. Представители же технократической элиты были уверены, что вживлять западные ценности, игнорируя культурно-ментальные особенности народа, опасно: неизбежные негативные издержки способны надолго дискредитировать любые начинания на этой ниве. Невозможно одним росчерком пера запустить соответствующие институты, нужна постепенная адаптация российского населения к современным формам политико-экономического устройства. К примеру, если предоставить человеку комплекс юридических свобод при отсутствии материальной возможности ими пользоваться, всё сведётся к одной незавидной свободе — умереть с голода.

Именно этот подход отразила первая российская Конституция 1906 года. До наших дней тиражируется миф о решающем вкладе в её подготовку кадетской партии, чья плодотворная деятельность якобы заставила самодержавие реформироваться. На самом же деле разработкой Основного закона занимались лучшие представители управленческой элиты, причём в той среде кадетские профессора не особенно котировались (их законодательные изыски находили спрос в основном у публицистов и общественников). Российская Конституция явилась подлинным памятником отечественной юридической мысли.

Сравнительный анализ с западноевропейскими аналогами ставит её в один ряд с лучшими конституционными образцами той эпохи. Эту точку зрения высказал непредвзятый наблюдатель — известный социолог, представитель немецкой исторической школы М. Вебер. Высоко оценивая усилия властей, он в то же время с недоумением отзывался о кадетском творчестве, считая его слабо соотнесённым с российскими реалиями. Любопытно, что позицию немецкого учёного разделил, уже будучи в эмиграции, и один из кадетских лидеров — В.А. Маклаков, к неудовольствию бывших коллег, публично отдавший должное профессионализму царских «реакционеров». Особо подчеркнём: в современных фундаментальных энциклопедиях и справочниках по российской либеральной традиции вообще не упомянуты имена тех, кто создавал первую отечественную Конституцию, зато в изобилии представлены всевозможные депутаты, какие-то общественники и просто невнятные личности.

Сердцевиной экономической части программы технократической бюрократии стал форсированный переход России из полупа- триархального, сельского состояния в новое — индустриальное. Вокруг этого шла острая полемика с дворянско-земельной аристократией, справедливо усматривавшей в подобной смене приоритетов серьёзное ослабление своих позиций. (Наглядным доказательством растущего влияния управленцев стал тот факт, что Николай II поддержал именно её планы.) Не менее острым