Нашу небольшую группу встретил молодой лейтенант, с которым о чем-то переговорил комбат Батурин. Дав нам команду подождать, он и замполит Казаков ушли внутрь с этим офицером. Вскоре лейтенант вернулся и разрешил нам войти в зал. Там было не так много людей, как ожидалось, а наш комбат стоял невдалеке с, такого же небольшого роста, но, в отличие от кругленького Батурина, поджарым, даже худым, показавшимся костлявым, полковником, и тот, живо жестикулируя, что-то рассказывал. Как я потом узнал, этот полковник был командиром полка, штурмовавшего рейхстаг, и его солдаты водрузили над ним Знамя Победы, а теперь он назначен Первым советским военным комендантом немецкого рейхстага.

Причуды судьбы свели меня с ним уже более чем через 30 лет после этих дней, когда, будучи начальником военной кафедры института, я проводил военные сборы студентов в воинской части в украинском городе Черкассы. Там перед принятием студентами военной присяги мне порекомендовали пригласить на этот торжественный ритуал Героя Советского Союза, полковника в отставке Зинченко Федора Матвеевича. Меня познакомили с офицером в парадной форме, на мундире которого, кроме Звезды Героя, были семь орденов и множество медалей. Что-то уж очень знакомое показалось мне в чертах и жестах этого пожилого, но как-то по-особому молодцеватого полковника. Когда же он представился как командир полка, штурмовавшего рейхстаг в Берлине, я сразу узнал в нем того первого советского военного коменданта рейхстага. Мы подружились, и еще несколько лет мне доводилось встречаться с этим неординарным и интересным человеком, и каждому из нас было что вспомнить.

Первый советский военный комендант рейхстага, Герой Советского Союза, полковник в отставке Зинченко Ф. М. (слева), полковник Пыльцын А. В. (справа).1972 год, г. Черкассы, Украина

Узнал я от Федора Матвеевича, что он старше меня больше чем на 20 лет, и вовсе не украинец, а сибиряк из Томской области. А кто жил на Дальнем Востоке, знает, что там в ходу была поговорка: «Дальневосточники и сибиряки — почти земляки». Еще в 30-е годы окончил он Владивостокскую пехотную школу, чем еще «землячнее» стал. От нее пошло и мое 2-е Владивостокское пехотное училище, в котором уже в июле 1942 года мне довелось получить лейтенантское звание. Общих тем из прошлого для бесед у нас находилось немало.

Но главным был все-таки рейхстаг. Из первых уст узнал я, что полк, которым командовал Зинченко, первым пробился к рейхстагу, оборонявшемуся отборными частями СС и даже выброшенному на их усиление парашютному десанту, о котором ни в одном известном мне документе не упоминалось. Не только полк Зинченко штурмовал рейхстаг, но именно он первым ворвался в него. Именно его бойцам, Егорову и Кантарии, удалось из девяти знамен, учрежденных еще 22 апреля Военным советом 3-й ударной армии, в 14 часов 25 минут 30 апреля 1945 года выше всех, на куполе установить знамя под № 5, которое и было признано официально Знаменем Победы. А в 22.00 того же 30 апреля его, полковника Зинченко, и назначили, как он говорил, Первым Советским Военным Комендантом Рейхстага, подчеркивая, что каждое из этих слов он всегда пишет с заглавных букв.

Федор Матвеевич оказался не только общительным, приятным собеседником, но и просто оригинальным человеком. В свои более чем семь десятков лет он был очень подвижным, энергичным, я бы даже сказал, необычайно юрким, если это слово подходит к определению его подвижности. Наверное, эта его особенность характеризовалась и тем, что ежедневную утреннюю гимнастику, как он рассказывал, в любую погоду проводит в виде 20-минутной маршировки вокруг своего дома строевым шагом. Как утверждал Федор Матвеевич, если идти этим шагом «по парадному», да еще с полной отмашкой рук, то «все конечности и внутренности так заряжаются, как ни при каких других упражнениях». Жители их многоэтажного дома по улице Фрунзе в Черкассах, говорил он, вначале с удивлением покачивали головами, говоря о чудачествах «контуженного героя-фронтовика». Но через недельку-другую его последователей, марширующих вместе с ним, стало даже больше взвода.

Мы еще много лет не теряли связи друг с другом. Но время неумолимо, и Федор Матвеевич Зинченко, Герой Советского Союза, штурмовавший своим полком немецкий рейхстаг, Первый его Советский Военный Комендант, умер в октябре 1991 года. Он почти год не дожил до своего 90-летия, но, слава Богу, не успел узнать о том, что всего через полтора месяца, 8 декабря того же года, втайне от советских людей и вопреки их желаниям, «на троих сообразившие», подписали «Беловежское соглашение», положившее конец Советскому Союзу, и той страны, Героем которой он был, не стало. После событий на Украине 2013–2014 гг. было опасение, сохранилась ли мемориальная доска на доме, где он жил после войны.

Надписи на стенах рейхстага,

Где-то здесь затерт временем и автограф автора

А тогда, в мае сорок пятого, всего через два дня после водружения на купол рейхстага Знамени Победы бойцами полка Зинченко, мы вошли в его закопченные и частично разрушенные стены. Колонны и другие архитектурные детали были уже расписаны и краткими, и пространными автографами советских воинов. Эти надписи и росписи, и мелом, и обломками кирпичей, и обгоревшими головешками, были даже на высоте, доступной лишь гигантского роста человеку. Подтащили мы с Загуменниковым Петей (он накануне вернулся в батальон со своего «комендантского» места в немецком городке) к стене какие-то ящики обгорелые, забрался я на них, а он и Рита поддерживали меня с двух сторон, чтобы не свалился. И какой-то обугленной палкой вывел: «Александр и Маргарита Пыльцыны. Дальний Восток — Ленинград — Берлин». И росчерк за двоих. (Замечу, что тогда Рита была еще на своей фамилии, но здесь была одна, моя, что подчеркивало наши серьезные отношения и планы.) На фотографиях подписи не нашли, время ее стерло.

Помню, кажется тогда же, под впечатлением посещения рейхстага, пришло само собой четверостишие, так отражавшее настроение нас, штрафбатовцев, да и послужившее как бы продолжением моих стихов о победном мае:

Мы тогда набивали карманы обломками штукатурки, осколками камней и кирпичей на память, как сувенирами и для себя, и для тех, кому не довелось поехать с нами к рейхстагу, и для потомков. Жаль, не сохранил я ни их, ни той ложки, изуродованной пулей, ни даже пули, попавшей мне в пах и долго блуждавшей по моему телу после ранения под Брестом, хитро обошедшей кости таза и вынутой из моей ягодицы год спустя, в июле 1945 года.

Почему-то не было тогда у меня особого стремления хранить эту вещественную память о войне. Помнилась она по ранам, и не только телесным, но и сердечным, душевным. И казалось, этой вот памяти вполне достанет на всю оставшуюся жизнь. И верно, хватило, если я пишу эту книгу, переступив девятый десяток лет, опираясь на сохранившуюся память о тех огненных днях, ночах и годах, правда с оказанной мне бесценной документальной помощью Центрального архива Минобороны.