Елена наклонилась к телефону, который держал в руке Дэнни.

— Гарри, я отыщу тебя. Только, прошу, будь осторожен…

— Дэнни, здесь Роскани, и Томас Добряк тоже здесь. Я уверен, что он знает про поезд. Смотри в оба.

* * *

— Не двигаться! — приказал Роскани.

Держа «беретту» по-армейски, обеими руками, он направил ее на стонущего охранника.

Подойдя ближе, Роскани отчетливо увидел раненого. Тот лежал с закрытыми глазами, неудобно подогнув под себя ногу. Одну руку, перемазанную в крови, он прижимал к груди, вторую не было видно за торсом. Других людей поблизости не было. Вдалеке послышался гудок локомотива. Уже второй за несколько секунд. Роскани быстро обернулся, всматриваясь сквозь дым в ту сторону, откуда донесся звук. Туда должны были уйти Гарри и Геркулес. Наверное, Марчиано тоже. И отец Дэниел, и Елена Восо. А это с очень большой вероятностью значило, что Томас Добряк тоже мог оказаться там.

Инстинкт все же заставил Роскани оглянуться. Раненый «черный костюм» повернулся и приподнялся на локте, в его руке был пистолет. Оба выстрелили одновременно. Роскани почувствовал резкий удар. Его правая нога подогнулась, и он упал. Перевернулся на живот и выстрелил еще раз. Но в этом уже не было необходимости — головорез в черном костюме был мертв, пуля снесла ему верхушку черепа. Скривившись от боли, Роскани поднялся, но тут же вскрикнул и вновь упал. По его светлым брюкам быстро расплывалось пятно крови. Он получил пулю в правое бедро.

* * *

Раздался оглушительный рокот, от которого, казалось, все здание содрогнулось.

— Va bene, — прохрипела рация Фарела.

Фарел кивнул, и двое швейцарских гвардейцев в десантных комбинезонах распахнули дверь, ведущую на крышу. И они вышли — сначала гвардейцы, а потом Фарел, крепко державший под руку святейшего отца всю дорогу к выходу.

Еще полтора десятка вооруженных до зубов швейцарских гвардейцев оцепили крышу древнего здания, по которой Папа и Фарел торопливо шли к неустойчиво, с виду, присевшему возле края армейскому вертолету, лопасти винта его продолжали неторопливо вращаться. Возле открытой двери ждали двое армейских офицеров и двое одетых в неизменные черные костюмы людей Фарела.

— Где Палестрина? — обратился Папа к Фарелу, оглянувшись вокруг; несомненно, он был уверен, что его первый министр должен был находиться возле вертолета и улететь вместе с ним.

— Он сказал, ваше святейшество, что присоединится к вам позже, — солгал Фарел.

На самом деле он не имел ни малейшего представления о том, где находится Палестрина. На протяжении последних тридцати минут он даже не имел с ним связи.

— Нет. — Святейший отец резко остановился возле открытой двери вертолета и взглянул в глаза Фарелу. — Нет, — повторил Папа. — Он не присоединится ко мне. Я это знаю, а он знает даже лучше меня.

С этими словами Джакомо Печчи, Папа Римский Лев XIV, отвернулся от Фарела и позволил одетым в черные костюмы охранникам подсадить его на ступеньку вертолета. За ним последовали сопровождающие. Дверь закрылась, Фарел попятился назад и подал знак пилоту.

Рокот мотора превратился в оглушительный гром, рванул ветер, заставивший Фарела и швейцарских гвардейцев пригнуться, и винтокрылая машина оторвалась от крыши. Пять, десять секунд она поднималась медленно. А потом устремилась прочь и исчезла из виду.

Марчиано разглядел в дыму высокую фигуру в тот самый миг, когда Геркулес ударил охранника костылем. Увидел, как она поднимается по склону холма по другую сторону от ватиканской радиостанции, направляясь прямо к ним. Тогда-то Марчиано и понял, что, когда вагон вывезут из Ватикана, его там не будет. Отец Дэниел, Гарри Аддисон со своим странным карликом, словно сошедшим со страниц какого-то романа, — тут они ничем не могли помочь. С этим должен был разобраться он сам. В одиночку.

* * *

Палестрина был одет не в свой обычный черный костюм с белым священническим воротничком; сейчас на нем было полное облачение кардинала. Черная сутана с красными кантом и пуговицами, красный кушак на поясе и красная скуфья на голове. На массивной золотой цепи висел большой золотой же наперсный крест.

По дороге туда он остановился возле фонтана Орла, который без труда отыскал даже в непроглядном дыму. Но впервые аура прославленного геральдического символа Боргезе, всегда оказывавшая на него столь глубокое и сугубо личное воздействие, из которой он черпал силу, отвагу и уверенность, не затронула его. То, на что он глядел, не обладало магией, не пробуждало тайно живущую в нем сущность царя-завоевателя, как это всегда бывало прежде. Он видел перед собой лишь старинное изваяние орла. Скульптуру. Деталь оформления фонтана. И ничего более.

Из его необъятной груди вырвался тяжелый вздох, и, прикрывая рукой рот и нос от удушающего едкого дыма, он направился к единственному прибежищу, которое у него было.

Поднимаясь на холм, он ощущал тяжесть своего огромного тела. И еще заметнее она сделалась, когда он распахнул дверь и пошел по мраморным ступенькам узкой крутой лестницы, ведущей на верхние этажи радиостанции Ватикана. В полной тишине он, напрягая силы, с тяжело бьющимся сердцем, разрывающимися легкими, в конце концов преклонил колени перед алтарем Христа в маленькой часовне, примыкающей к пустой трансляционной студии.

Ничего. В душе пусто.

Как и внутри орла…

Ватиканская радиостанция была его оплотом. Он сам его выбрал. Место для руководства обороной его царства. Место, откуда всему миру сообщали о величии Святого престола, достигшем неведомого прежде уровня. Ватикан контролировал назначение епископов, управлял бытием священства, сотворением таинств, в числе которых было и супружество, учреждение новых церквей, семинарий, университетов. В начавшемся столетии ему предстояло понемногу, деревня за деревней, поселок за поселком, город за городом, привлечь к себе новую паству, составляющую четверть мирового населения, что вернуло бы Риму положение средоточия самой могущественной религии на земле. Не говоря уже о немыслимо громадных финансовых рычагах, которые будут обретены благодаря контролю над водой и энергетикой этой страны и дадут возможность указывать, где, что и кто будет строить или выращивать. Очень скоро одряхлевшая и косная старая концепция сменится новой, живой, и случится это только благодаря тому, что у Палестрины хватило мудрости для провидения и созидания.

Roma locuta est; causa finita est —

Рим сказал, значит, дело решено.

Вот только все складывалось не так, как хотелось бы. Ватикан оказался в осаде, в нем уже тут и там вспыхнули пожары. Святейший отец увидел тьму. Орел Боргезе не даровал ему новых сил. Да, в первый раз он был прав насчет отца Дэниела и его брата. Они и впрямь были посланцами потустороннего мира, порожденный ими дым был полон тьмой и недугом, тем самым, который некогда погубил Александра. Так что ошибался Палестрина, а вовсе не святейший отец; бремя, которое он нес на своих плечах, было вовсе не душевной и духовной слабостью боязливого человека, а настоящей смертной тенью.