Лучшие дома строятся из обыкновенных кирпичей, но большая часть – из больших плоских кирпичей, которые в мягком виде складываются в стену и засыхают от действия солнца. Эти дома обыкновенно крыты черепицей. Следующий класс домов делается из древесных ветвей, которые переплетаются около перекладин весьма часто и с обеих сторон обмазываются глиной, иногда смешанной с соломой. Наконец, последний класс едва заслуживает названия домов; это беседки или балаганы от 9 до 10 футов в квадрате, сплетенные из валежника и без дверей, так что обитатели их живут более на улице, нежели в доме; все в них а jour, кушанье стряпается на пороге на маленьком тагане. Вообще стряпанье на улицах весьма обычно, на главном рынке со всех сторон слышишь шипенье жарящейся рыбы.

Печей в домах нет, климат делает излишним это изобретение стран холодных. Бывают, однако, дни зимой, в которые нельзя обойтись без искусственного тепла; тогда употребляют жаровни, наполненные горячими углями. В домах, обитаемых европейцами, заводят камины, выписываемые из Европы.

Улицы в Вальпараисо вымощены мелкими гранитными кругляками и имеют по сторонам узкие тротуары; вообще в городе в это время года довольно чисто, не знаю, как зимой, когда льют дожди.

Улицы сами по себе имеют вид довольно унылый, ибо в редком доме более одного окна. Но в этих скучных улицах встречается вся та живость, какой от торгового города можно ожидать. Товары грузятся в пакгаузы и из пакгаузов на огромные двухколесные телеги, запряженные 2 или 4 быками. Ужасный скрип этих колесниц слышен во всякое время и со всех сторон; улицы наполнены народом, пешим и конным, спешащим туда и сюда, множество лавок наполнены всевозможными европейскими товарами[184].

Сравнив эту картину деятельности с тем, что представлял город в прежние времена, взглянув на рейд, покрытый несколькими десятками судов всех наций, купеческих и военных, где прежде парадировали два, много три судна, грузившие пшеницу для Перу, не останется сомнения в том, способствовали ли политические здесь перемены оживлению народной промышленности.

Но все ли было к лучшему, в этом весьма позволено усомниться. Неустройства и безначалие до сих пор едва ли не более вредят общему благосостоянию, чем живейшая торговля приносит пользы. Поджигаемые журналистами, руководствующимися личными только выгодами и явно употребляющими во зло свободу книгопечатания, партия восстает против партии, провинция против провинции, и все против правительственного собрания в Сантьяго и верховного директора.

Немудрено, что неустройства эти не дают центральному правлению ни досуга, ни способов помышлять о существенных улучшениях. Чили по естественному положению своему есть держава мореходная; горы делают ее неприступной с сухого пути; но с моря может она обезопасить себя единственно благоустроенным флотом. Со всем тем этот важный предмет оставлен, по-видимому, без всякого внимания. Флот чилийский, который под предводительством смелого Кохрена утвердил независимость страны этой, покоится теперь на лаврах своих. Из всех судов, флот составлявших, остались только фрегат «Лаутаро» и бриги «Гальварино» и «Ахиллес», и из них один только, последний, вооруженный. Фрегат «Вальдивия», называвшийся прежде «Эсмеральдой», взятие которого из-под пушек Каллао является, конечно, одним из самых смелых подвигов, когда-либо совершенных, лежит на берегу, выброшенный зимними бурями. Три судна были проданы за дорогую цену Буэнос-Айресской республике[185], но из них только одно достигло реки Ла-Платы, одно возвратилось в Вальпараисо и продано купцам, а одно пропало без вести.

Торговые постановления отзываются тем же недостатком единства и системы. Доказательство тому – обложение высокой пошлиной всех европейских произведений для поощрения фабрик несуществующих, объявление Вальпараисо вольным городом исключительно ко вреду всех других и т. п. Имели даже мысль запретить вывоз драгоценных металлов, тогда как Чили не имеет ничего иного для оплаты за ввозимые товары. Теперь за золото и серебро в слитках платят умеренную пошлину, а в монете никакой. Третья главная статья вывоза – медь, большие рудники которой находятся около Кокимбо. В северные части Южной Америки идет еще пшеница в зерне и муке, кожа, вяленая говядина и пр. Привозные статьи состоят из всех, почти без исключения, европейских изделий, которые вообще недороги. До революции и в продолжение войны все было очень дорого, а в особенности морские снаряды. Ванкувер в 1795 году не мог найти здесь для починки судов своих ни одной бочки смолы, ни одного фунта такелажа; теперь же находят выгоду приходить в Чили для исправления из других мест. Мексиканский линейный корабль «Азия»[186] при нас здесь вооружался от киля до клотика: килевался, обшивался медью, чинился, шил паруса и пр. Мексиканское правительство нашло более выгодным прислать его в Чили, нежели все это делать дома.

Зависть, недоверчивость к европейцам и какая-то щекотливость в сношениях с ними пережили запретительную систему, от которой родились. Де Фоссе, посланный от французского правительства дипломатическим и коммерческим агентом в Перу, не был принят потому, что кредитивы его писаны были не на имя республики Перуанской, а на имя местных властей. Поступок этот, доказывающий только совершенный недостаток всякого политического такта, превозносим здесь был до небес, и даже роптали, что агент, посланный в Чили на том же основании, был принят. Другой пример. В Вальпараисо нет никакой пристани: выход на берег бывает часто сопряжен с опасностью, и ни в какое время нельзя выходить иначе, как на плечах матросов. Некоторые английские купцы предлагали построить на свой счет каменный мол, который через 10 лет готовы были уступить безденежно республике с тем только, чтобы на эти 10 лет предоставлена им была легкая пошлина со всех пристающих судов и выгружаемых товаров, – им было отказано.

Приобретая независимость политическую, чилийцам не хотелось оставаться под господством монахов; и это тем естественнее, что последние не слыли никогда ни образцами строгой нравственности, ни приверженцами постановлений свободных. В самом начале независимости епископ при первом случае был изгнан из Сантьяго в Мендосу; возвращенный директором О’Гиггинсом, он вскоре потом был привезен в Вальпараисо, посажен на бриг «Монтесума» и отправлен в Мексику. С тех пор духовенство лишилось уважения и угнетается. Но сделались ли чилийцы оттого в самом деле просвещеннее, терпимее? Пока еще нет. Обряд казни Иуды и другие, столь же нелепые, доказывают, что ими владеют старое суеверие и предрассудки и что, следовательно, легче сбросить с себя иго чужой руки, нежели то, которое налагает на нас собственный заблудившийся ум. Весьма еще недавно позволено здесь хоронить иноверцев в особом освященном месте, а храмы иных исповеданий и до сих пор запрещены. И это республика!